Гидрография реки времени

Машина времени, летящая над Землей, слишком совершенный инструмент исторического исследования. Увы, мы видим историю не из иллюминатора машины времени, а с плывущего по реке времени плота. Река течет очень медленно: за десять лет – один метр. И понятно – ведь она течет по болоту. Над рекой-болотом стелется очень странный туман. Впереди – очень густой: ничего не видно, по бокам его почти совсем нет, а сзади он сгущается, хотя и не сразу. И сгущается как-то клочками – где-то видно чуть ли на 500 метров, а в других местах и 100 метров не видно.

Два каменных кряжа делят болото на три зоны: Восток, Запад, Центр. В наше время они ушли под воду, и только отдельные торчащие над водой камни напоминают о них. А еще метрах в 10–20-ти от нас (лет 100–200 назад) восточный кряж был довольно высоким. Западный кряж кончился раньше – метрах в 50-ти.

Река течет по болоту отдельными протоками. Временами эти протоки теряются в болоте. Такое «заболачивание» – смерть культуры. Но вода никуда не девается – она продолжает течь в других руслах-культурах.

Главные, самые широкие русла реки времени (еще совсем недавно их было три – по одному в каждой зоне; сейчас они почти слились в одно), если приглядеться к ним внимательно, образованы многими потоками-рукавами – «вторичными», «третичными» и так далее культурами. Иногда такой «второстепенный» рукав долго тянется вдоль главного русла, а потом, когда главное русло заболачивается, сам становится главным руслом – вбирает всю воду реки времени и сам прокладывает ей путь. В такие моменты вода в реке закипает, бурлит, пенится.

С восточной стороны совсем близко сзади, метров 5–10, кончается полоса болота, которая до этого тянется метров 60–70. Правда, болотом эта полоса кажется только на первый взгляд. Всмотревшись, видишь, как по краям болота бегут узкие ручейки. Но самое интересное на востоке другое: за полосой болота открывается очень длинная, метров 250-300, а может, и больше, полоса воды, протока. Что за нею, откуда она начинается – не видно. Если присмотреться, можно заметить порог, который эту длинную протоку разделяет на две. Это две китайские культуры: «буддистская» культура ранга III и «до-буддистская» – ранга II. А если всмотреться еще внимательнее, можно заметить порог и на «до-буддистской» части китайской протоки. За ним – китайская культура ранга I.

Посмотрим в другую сторону – на запад. До того как в 50 метрах от нас западное и центральное русла слились в одно и отдельной западной земли и западной воды не стало, а стала одна река – «центрально-западная», видно, как в западной зоне метров 60 тянется болото, которое затопил «центральный разлив». А еще дальше видно, как в этом болоте теряется длинная, минимум метров 150 – начала не видно, протока. Это «индейская» культура Западного мира. Ее ранг тоже II. И на ней (правда, здесь уже нужно всматриваться совсем напряженно) тоже можно заметить порог, а за ним – индейскую культуру ранга I.

Это по сторонам – восток, запад. Теперь посмотрим прямо назад, на главное (для нас, людей Центрального мира) русло. Его хорошо видно метров на 50 и еще на 50 – более-менее прилично. Дальние от нас 50 метров довольно узкий ручей пробирается через топкие берега, а ближние к нам 50 метров, миновав бурный порог, как я уже сказал, он начинает разливаться и разливается все шире и шире. Это наша, «европейская» культура ранга IV. Она только родилась в Центральном мире, а затем единственная из всех культур преодолела границы между мирами и стала в известном смысле всемирной.

Мы более-менее ясно видим ее исток: с западной стороны ручей собирается из мелких ручейков. А восточнее этих ручейков вьется змеей, то сдвигаясь немного западнее, то возвращаясь на восток, еще одна широкая протока. Эта вторая протока начала заболачиваться метрах в 60–80-ти от нас и сейчас уже почти полностью потерялась в болоте. Но в самом ее начале (а начинается она метрах в 200-х от нас) видно по крайней мере 100 метров чистой воды. Из них ближние к нам 35–40 метров отделены от остальной протоки довольно высоким и бурным порогом. Культуру второй протоки (ее ранг – III) Шпенглер называет «арабской» или «магической», а я буду называть «Богостремительной».

Хотя дальше чем на 100 метров видно смутно, тем не менее, можно разглядеть, что метрах в 200-х от нас с западной стороны от второй протоки начинает заболачиваться третья. Ее длина – несколько десятков метров, тут уже трудно что-то сказать определенно. Но на ней, в 250-ти метрах от нас, отчетливо виден порог. Исток третьей протоки едва-едва различим: образовавшие ее ручьи скорее угадываются. Третья протока – это Центральная (Центрального мира) культура ранга II – «античная» (у Шпенглера «аполлоновская»), а ручьи – многочисленные «догреческие» культуры. Если вооружиться биноклем, то среди них можно увидеть и культуры ранга I, и культуры, переходные от ранга I к рангу II. В бинокль видно, что эти кажущиеся невооруженному глазу совсем узкими ручьи на самом деле довольно широкие протоки. Всего таких проток можно насчитать три. Всю эту систему Центральных культур, чей ранг не выше II, школьная история называет Древним миром (правда, она включает сюда еще и Индию с Китаем).

В конце концов заболачиваются все протоки, хотя место, где появляются первые признаки заболачивания, и место, где протока полностью исчезает в болоте, отстоят друг от друга чуть ли не на 100 метров. Но уже при появлении первых признаков заболачивания, если не раньше, одним из своих рукавов третья протока впадает во вторую, а вторая – в первую, в «европейский ручей», образуя таким образом их истоки. Другими словами, третья, «античная» протока начинает главное Центральное русло, а вторая, «Богостремительная» и первая, «европейская» протоки это русло продолжают.

Но самое загадочное на нашем болоте-реке времени – это странные гидротехнические сооружения: каналы, трубы, туннели... Как будто здесь поработала команда мелиораторов. (Иногда, впрочем, кажется, что и сами протоки – это искусственные каналы.)

Вот очень странное сооружение, начинающееся где-то за границами нашего видения. Оттуда спускается узкий акведук, по которому бежит мощная струя. Дальше этот акведук опускается на уровень земли и разветвляется очень похоже на дельту Нила. Рукава этой «дельты» питают водой и образующие «античную» протоку ручьи, и ее саму непосредственно. Но еще до образования «дельты» небольшая часть воды из акведука каскадом падает на землю и попадает в узкий канал, по которому продолжает течь, теперь уже по земле, пока в конце концов этот канал тоже не заболачивается. Совсем он исчезает из вида метрах в 100 от нас. Все это сооружение, акведук и канал, Египет.

Но часть воды из египетского акведука вообще не попадает на землю. Эта вода расходится по системе труб, которые тянутся вдоль всей реки и исчезают в тумане впереди нашего плота. Одна из труб довольно широкая, с множеством отверстий по всей ее длине. Потоки воды, хлещущие через эти отверстия, в конечном итоге попадают в Центральное русло. Особенно заметны две такие струи: в самом начале и в середине «Богостремительной» протоки. Впрочем, и внутри трубы остается достаточно воды. Эта труба – еврейство.

Болото сливается с горизонтом, и нетрудно догадаться (если бы на нашем плоту была мачта, то с ее верхушки можно было бы и увидеть), что вода есть и «за горизонтом». Впрочем, и так почти на самом горизонте (это метров 400–500, а может, и больше) виден небольшой бассейн, откуда вытекает довольно широкий ручей, который через сеть других ручьев в конце концов впадает в третью, «античную» протоку. Этот бассейн – шумеры.

А вот еще одно гидротехническое сооружение. Сеть трех Центральных проток отделена от Восточной огромной трубой, даже не трубой, а целым туннелем, который тянется сколько глаз хватает вдоль разделяющего Восток и Центр кряжа. Начала этого тунеля не видно. Зато ясно видно, как то там, то здесь из его стенок брызжет особенно чистая и прозрачная, почти хрустальная вода. Это Индия.

Какого цвета вода в реке времени?

У каждого времени свой преобладающий тон. Сегодня он зеленоватый: в спектрах современных людей из развитых обществ, чей рост меняется от 15 до 25 люм, наиболее сильно выражена зеленая, 40-люмная компонента. Впрочем, и синего, и черного тона в сегодняшней воде хватает. Что же касается самого начала истории, то, естественно, люди тогда были гораздо темнее, но не совсем черными. В их спектрах явно просматривается глубокий отлив в синеву. По-видимому, они были в среднем не ниже 8 люм.

Но, вообще, во все времена в реке времени видны блики, которые переливаются и играют всеми цветами радуги. Особенно много ярких бликов – в начале проток и на порогах: там вода как бы закипает и искрит Светом. А по мере того как протока заболачивается, бликов, естественно, становится все меньше.

Когда смотришь не назад – в прошлое, а по сторонам – в сегодня, видишь общую воду – общую жизнь. Конечно, не все сегодняшние люди живут уж совсем одной жизнью, но – похоже: одеваются в джинсы и рубашки, зарабатывают на жизнь, отправляют детей в школу, играют в футбол, ходят в кино, сидят у телевизора, даже едят одни и те же биг-маки. Конечно, кое-где плавает больше бумажного ссора, а кое где – мазутных пятен, но разный мусор быстро перемешивается: одна жизнь, одна культура. Конечно, в одних местах вода зеленее, а в других – чернее. Но сегодняшние сине-черные пятна зеленеют быстро.

Расизм: рациональное зерно и шелуха. Разница между самыми яркими и самыми тусклыми человеческими сообществами – около 10 люм: примерно такая же, как разница между самыми яркими пятью процентами европейцев и самыми тусклыми. Среди маргиналов развитых стран попадаются самые настоящие дикари. И смешно, когда белый недоумок ростом 9 люм клянет засилье 12-люмных цветных иммигрантов, которые ему «малокультурны».

Конечно, различия яркости разных сообществ вполне ощутимы. И расистские теории появились не на пустом месте. Не нужно особой наблюдательности, чтобы заметить, что одни люди выше других, и гуманисты зря расходуют порох, споря с очевидным. Но чего расисты не понимают – это того, как быстро отставание наверстывается. Их презрение к «низшим» расам сродни презрению дурака-взрослого к маленькому ребенку. Ребенок и в самом деле пока глуп, и взрослому приятно осознавать, что кто-то глупее его. Но ребенок быстро догонит и перегонит такого взрослого оболтуса.

Из путевых заметок. Негры США и сегодня немного тусклее белых (в среднем, конечно, – многие негры гораздо выше среднеамериканского уровня). Если всмотреться в лица на улицах Гарлема, такая «уличная статистика» даст средний рост около 18 люм, люма на 2 ниже среднего по стране. Но за те десять – пятнадцать поколений, которые прошли после того, как их предки покинули дикую Африку, негры догнали, если не перегнали своих бывших хозяев – среднего плантатора 18-го века. Америка вырастила черных американцев не менее чем на 5 люм за то же самое время, за которое белые выросли не больше чем люма на 3.

Современные «дикари» – такие же люди, как мы: яркость трехлетнего папуаса и трехлетнего норвежца – те же 2–2.5 люма. Их «дикарство» характеризует не другую психическую конституцию, а другую культуру (пусть даже с точки зрения «европейских шовинистов» и отсутствие культуры). Но это не мешает «дикарю», воспитанному в белой культурной среде, легко обгонять сводных братьев в любом отношении. И поэтому при наличии подходящих условий так быстро «дикари» цивилизуются. Так было всегда: как только отношения «культурного» и «некультурного» народов становились достаточно тесными, разрыв между ними преодолевался за несколько поколений.

Но в сегодняшней воде интересна не ее разноцветность. Интересно, насколько она спокойна. Так спокойна, что между плавающим мусором то там, то здесь появляются над водой камыши и осока. И с каждым метром их становится все больше. Вот что интересно: река-то наша, оказывается, заболачивается! Хотя еще недавно она казалась, да и сегодня еще кажется многим, такой мощной.

Но и это еще не самое интересное. А самое интересное, что в этом спокойном течении начинается «кипение». И кипение это усиливается. А еще интересно наблюдать, как течение в рукаве, который долго тянулся вдоль разделяющего Восток и Центр кряжа, будучи сначала совсем хилым ручейком и постепенно набираясь силы, сегодня усилилось настолько, что этот рукав начинает претендовать на то, чтобы стать главным руслом реки времени – и не какой-то одной из ее проток, а всей реки в целом. В общем, с одной стороны, все та же картина заболачивания и смены главного русла, которую мы не раз видели в прошлом. А с другой? С другой – в ней много нового, того, чего раньше не было. И это-то как раз и есть самое интересное!

Пять ярусов пирамиды истории

Чем выше ранг культуры, тем сложнее ее жизнь. Это проявляется во всем – от организации общества до технологий. Все шире становится круг тех, кого люди считают своими в противовес «чужим». Все крупнее – задачи, которые решают люди. Все более отвлеченными – понятия, которыми они оперируют. Все более сложной – математика культуры. (Здесь тоже заслуга Шпенглера – это он заметил и, во всяком случае, впервые четко сформулировал ключевую роль математики для понимания культур.) И работают люди со все более искусственными материалами и инструментами. И так далее – жизнь более высоких культур сложнее не в каком-то одном, а во всех отношениях. И конечно, чем сложнее становится жизнь, тем ярче делаются души людей.

Вспышка, которая создает культуру, несет генеральную идею этой культуры. Воплощенная генеральная идея – это и есть культура. А средоточием культуры является ее религия. Религия – это своего рода сгусток генеральной идеи культуры, и именно в особенностях религий легче всего заметить, чем культуры одного ранга отличаются от культур другого ранга. Так, характер пантеона религии рассказывает нам, как культура видит мир, а характер набожности – о том, какие задачи, какой приказ, какое предписание «как жить» несет Свет людям созданной им культуры. Религии разных рангов различаются «этажностью» пантеона и масштабностью набожности. Чем выше ранг религии, тем больше «этажей» в ее пантеоне – грубо говоря, тем выше и могущественнее ее главные боги. Старые боги при этом тоже остаются, но остаются внизу – их статус меняется. Так, лешие, бывшие для древних славян или германцев важными богами, сейчас низведены до положения мелких духов, в которых можно верить (и как не верить сензитивному человеку, чувствующему душу леса), но поклоняться им уже неудобно.

Спекуляции о том, отражает ли религия жизнь или жизнь – религию, имеют ту же ценность, что и спор, что первично – материальное или идеальное. Но сама по себе связь между религией и жизнью кричаще самоочевидна.

Разговор об Истории я начну с обсуждения загадок предыстории, потому что именно они особенно ясно показывают несостоятельность многих представлений, которые мы вынесли из школы и в истинности которых не только не сомневаемся, но нам и в голову не приходит, что можно усомниться в таких самоочевидных вещах. Но загадки эти я вынужден оставить без отгадок. Изучение того, что происходило до неолита, – а это огромный и в высшей степени загадочный период – требует доступа к таким источникам Знания, к которым я доступа не имею. Поэтому я вынужден исключить тему до-Истории из книги и принять за точку отсчета («дикие» культуры-0) культуры неолита, на фоне которых и появляются первые герои Истории – культуры шумеров, египтян, китайцев и т.д.

Жизненное пространство людей-0 – одноэтажное: это «природная» жизнь без всяких надстроек сверху. Есть природные вещи с их именами: Солнце, река, камень. Из таких природных вещей, как камень или дерево, человек делает вещи для себя. Пантеон-0 включает духов предков и стихиалии – духов природных явлений, таких, как дождь, и природных объектов, таких, как река. Присутствует в пантеоне-0 и дух всего мира – верховный дух. Набожность-0 – это расположить бога к себе и ни в коем случае не настраивать его против себя. Точно так же, как нужно вести себя со всяким, кто сильнее тебя.

Генеральная идея-I – «социальное расслоение и специализация» – как бы надстраивает над одноэтажной жизнью-0 еще один этаж. Укрупняются сообщества людей – над оседлыми поселениями-0, деревнями появляются государства-I – государства-города, объединения деревень, «деревни 2-го порядка». Правители теперь правят не только теми, кого знают лично, но и теми, кого никогда не видели. (Апогея этот тип государственности достиг в Персии Ахеменидов – очень-очень большой «деревне 2-го порядка».) В укрупненных сообществах-I есть богатые и бедные. Появляются и «профессии»: ремесленники, чиновники, воины, купцы, писцы, жрецы. «Двухэтажным» становится и производство. Над материалами-0 – природным сырьем – надстраивается этаж материалов-I: бронза, ткани, доски, кирпичи. Все это делают из природного сырья, но не как конечный продукт, а как «искусственное сырье» для последующего изготовления конечного продукта. Точно так же и на смену инструментам, сделанным голыми руками, приходят инструменты, сделанные с помощью других инструментов. Соответственно, два этажа видны и в «мире профессий»: лесорубы и столяры, кожевники и сапожники, рудокопы и металлурги. И конечно, более сложной, а значит, и более яркой становится жизнь людей. Растут «аппетиты»: не просто наесться, а вкусно поесть; не просто иметь еду, а иметь ее постоянно. Усложняется и мышление: над именами вещей (понятиями-0) появляются имена групп вещей (понятия-I), такие, как «одежда» или «оружие». Все эти новации-I, с точки зрения человека-0, излишества. Для чего это нужно – воевать, торговать, проводить жизнь в душной мастерской? И сейчас этот вопрос актуален для тех, кто стремится «назад, к природе».

В пантеоне-I появляются духи-боги государств и народов, городов, умерших царей, духи ремесел и т.д. Это следующий этаж, следующий уровень иерархии. Боги-I – это господа людей. И в отношении к ним вместе с отношением слабого к сильному появляется еще одна модальность – отношение низшего к высшему, чего нет в набожности-0: богов-I обслуживают – украшают, моют и даже кормят. Жрец – это в буквальном смысле раб, то есть слуга бога. Богам-I даже льстят. Ублажают богов-I (как сейчас мы бы сказали, «тешат бесов», причем в буквальном смысле) и совершением особых «божьих дел». Такими делами была храмовая проституция в храмах богов любви в Центральном мире или обряды кровопускания на Западе.

По меньшей мере одна религия-I – японский синтоизм – сохранилась до нашего времени практически без изменений.

Генеральная идея-II – «искусственность, культура» – над двухэтажным («варварским») миром-I надстраивает следующий («культурный») этаж: над практическим – теоретическое, над «естественной жизнью» – красоту, нравственность, воспитанность, опрятность. (Соответственно обозначаются противоположные полюса, неизвестные человеку-0 и почти неизвестные человеку-I: уродливое, безнравственное, невоспитанное.) Очередные этажи появляются и в мышлении – понятия-II, «понятия понятий», такие, как «красота»; и в политическом устройстве мира – «государство государств» (таким был эллинский мир, такой совокупностью удельных княжеств была домонгольская Русь); и в технологии: конечные изделия изготавливают из заготовок – материалов-II, которые делают из материалов-I. (В Таблице 1 показано, как все эти линии развиваются дальше: от понятий-II к понятиям-III, а от них к понятиям-IV; от материалов-II к материалам-III, а затем и к материалам-IV и т.д.)

Вместе с новым этажом в жизни-II появляются и новые «излишества». Опрятность, или красивость, или нравственность – все это излишества для человека-I. Излишества для него и такие новации жизни-II, как спорт, искусство, философия... В самом деле, зачем тратить жизненные силы на пустые состязания в силе и скорости? Зачем нужны бессмысленные рассуждения или дуракавалянье на сцене?

В пантеоне-II выше отдельных богов появляется над-божественная реальность. У китайцев-II это – дао. У греков – это боги, множественное существо, которое главнее богов из пантеона-I: богини любви Афродиты, бога войны Ареса, богини плодородия Деметры, бога торговли Гермеса или бога ремесел Гефеста, главнее даже более характерных именно для культур-II и оттого более почитаемых богов искусств и мудрости – Аполлона и Афины, и даже главнее царя богов Зевса. Только боги – все боги вместе определяют течение земных дел. А в тех культурах-II, которые возникли под влиянием христианства (например, в результате крещения народов-I), над-божественной сущностью становились Христос или Троица. (Для христиан-II они были совсем не тем, чем для христиан-III и христиан-IV.) Новое в набожности-II – это подражание богам: стать как боги, жить божественно – этот лейтмотив ясно звучит и у греков, и у индейцев, и у китайцев.

Генеральная идея-III «Бог, к Богу» надстраивает над «искусственным» миром культур-II следующий этаж, и снова по всей широте жизни – от технологии и политики до психологии. Выше умного появляется мудрое, над логикой – интуиция, над красивым – горнее, над гармоничным – изысканное, над правильным – праведное, над душой – дух, над торсом – взгляд, над государством – церковь. Все это тоже излишества, но уже излишества для человека-II. И действительно, что может быть бессмысленнее для эпикурейца, чем умерщвление плоти, а для скептика – чем бесплодные мечтания о Боге? В пантеоне-III выше богов появляется новый уровень – Бог. Бог – это Центр Мира, Вершина Мира, Купол Мира. А главное в набожности-III – что эта Вершина не недоступна. В человеке есть Божественное Начало. Богочеловек и Богочеловеческое – квинтэссенция религий-III. Отсюда и их строгая устремленность к Вершине Мира, к Богу. Это Богоцентрированные, «Богостремительные» культуры. В этом отношении стремление в Царство Небесное в Центре и стремление к Нирване на Востоке одинаковы.

Генеральная идея-IV продолжает то же строительство: над умозрением вырастает исследование, над рассуждением – рефлексия, над уверенностью – сомнение и т.д. И все это тоже излишества для человека-III. Как можно в погоне за мирским забывать о Боге? И для чего истощать душу сомнениями? И не глупо ли стараться проникнуть в Божественные тайны? В мире-III есть Вершина, и эта Вершина – Бог. В мире-IV вершины нет. Этот мир распахнут в Бесконечность. Бесконечность, запредельность, трансцендентность – вот символы мира-IV. Трансцендентный (за-предельный, за-всем) Бог-Абсолют уже не возглавляет пантеон-IV, а находится вне, за пантеоном. Абсолют – это позитив в негативе, положительное в отрицательном. Это не существо, не идея, не что-то знакомое человеку, что можно назвать, но в то же время Это – Все. Если набожность-III – это идти на свет огня, то набожность-IV – это идти на свет звезды, и даже не на свет звезды, потому что у Света нет источника, а на свет Зарева, и даже не столько идти на Свет, сколько стремиться за Свет. Устремленность в Бесконечность: бесконечная устремленность и бесконечное расширение. Дойти до с а м о й сути. Здесь очень важно – самой. Бесконечное овладение, освоение, покорение мира. «Въедание» в мир. Но и это не позитивное определение. Не столько идти к Свету, сколько нести Свет. Люди-IV – «светоносцы». Поэтому-то они и начинались как крестоносцы. Они центробежно расширяют Центр, а не центростремительно рвутся к нему, как люди-Ш. Отсюда их миссионерство, самораспространение на все человечество. Люди-IV – слуги Абсолюта, но, конечно, не в том смысле, в каком обслуживали жрецы богов религий-I, а в том смысле, что люди-IV несут Волю Абсолюта, являются Его руками. Конечно, не руками, а только руками рук рук... рук Абсолюта.

Итак, четыре этажа все более и более сложной жизни. И чем сложнее, тем ярче становилась эта жизнь. Ярче пики культуры – те заоблачные высоты, которых достигают в своих самых ярких произведениях гении культуры. И ярче созданные культурой люди. Об этом можно судить и косвенно – по яркости самых совершенных вещей, производство которых освоено данной культурой, и непосредственно измеряя спектры и средний рост наших современников – людей глубоких сумерек культур-III и людей предзакатного времени культуры-IV. Ярче становится их знаемая зона – потолковые переживания обывателей и самые высокие из тех переживаний элиты, которые вносят вклад в средний рост (то есть «арифметически» значимы).

Формально знаемую зону можно определить, например, как яркость 5 процентов самых ярких переживаний сообщества, за исключением ничтожной доли процента ярчайших, о которых можно судить по пикам культуры.

Ярче становится и освоенная зона, или «верхняя половина» спектра, – те высокие состояния, на которые приходится 50 процентов общей жизнедеятельности общества. Естественно, все эти числа коррелируют друг с другом и с рангом культуры: чем выше ранг, тем ярче пики и выше освоенная и знаемая зоны.

В таблице 1 сведены вместе разные «срезы жизни» культур разных рангов. А ее «цифровая часть» (таблица 2) показывает культурно-историческую динамику в цифрах.

К Оглавлению

Глава 8. Вспышка Истории

Кто или Что?

Кто они были – эти высокие культуры, от которых разгоралось пламя культурной истории и чье присутствие столь явно ощутимо в ее начале? Атланты? Или лемурийцы? Или космические пришельцы? Или вообще воплотившиеся ангелы? Или же, как соглашается думать академическая история, среди дикарей «естественным образом» рождались гениальные архитекторы, скульпторы, поэты, изобретатели? Эти вопросы щекочут любопытство и будоражат воображение. Но, несмотря на интригующую таинственность, они не такие уж и важные для понимания истории. Все это вопросы о том, каких работников Хозяин Дома нанял первыми. Но гораздо важнее вопрос – для какой работы? Не так важно, кто они были. Гораздо важнее, что, а точнее, Что они сделали, Что принесли людям.

Переходы людей-0 в культуру-I мы видим всю историю. Все живущие сегодня и жившие раньше культурные народы когда-то либо сами были народами-I, либо народами-I были их предки. Всех их в свое время «культурный смерч» втянул в историю. И сегодня на Земле живут люди-0, и некоторые из них сегодня только превращаются в людей-I. Этот переход всегда происходит при контакте с более высокой культурой («учителями народа»). Сегодня людей-0 в культуру-I поднимает контакт с культурой-IV. А раньше учителями людей-0 становились и люди-III (например, мусульмане по отношению к индонезийцам), и люди-II (например, римляне по отношению к берберам), и, конечно, люди-I (например, те же шумеры по отношению ко всем своим соседям). И вопреки мнению «эволюционистов» мы видим, что и самые первые («корневые») культуры-I были созданы контактами с неизвестными нам высокими культурами. Но одного контакта мало. Чтобы ученики могли чему-то научиться, мало наличия учителя. Необходимо еще желание учиться.

Вот это – происхождение желания подниматься Наверх – и есть самое загадочное и самое важное в начале культурной истории.

Мы стараемся этому не удивляться – в самом деле, что ж тут удивительного, что дикари, увидев прекрасную культурную жизнь, загораются желанием жить такой жизнью. Понятно – завидуют, и зависть побуждает их пошевеливаться и бросаться вдогонку. Но в том-то и дело, что завидуют и бросаются вдогонку далеко не все. Одни бросаются, а другие готовы все отдать, только чтобы их не трогали и дали жить привычной жизнью.

«Бегство от цивилизации» некоторых из сегодняшних людей-0 – жителей Южной Америки или Африки – показывает, что изолированность племени от мира – это не причина культурной отсталости, а следствие нежелания окультуриваться. Те, кто подниматься в культуру не хотят, всячески пытаются сохранить привычный образ жизни, а так как в соседстве с цивилизацией это невозможно, они уходят все дальше в не освоенные (пока) цивилизацией девственные уголки.

Нет, тут дело не в зависти. Что-то другое толкало их в культуру. Что? Почему без всяких видимых причин в разных местах Земли дикари неолита принимались за огромную и на первый взгляд должную казаться им ненужной работу? Как их предкам ни к чему было переходить к земледельческой оседлости, так же и людям на заре культуры, казалось бы, было ни к чему предаваться всем этим излишествам: тратить силы на ненужные храмовые постройки или добровольно запирать себя в четырех стенах и проводить жизнь, крутя гончарный круг, либо задыхаясь рядом с плавильной печью, либо раскраивая и сшивая куски кожи. Ни к чему им было и претерпевать тяготы торговых экспедиций и тем более рисковать жизнью на войне. Веками люди-0 прекрасно обходились без всего этого (обходятся без всего этого и современные люди-0). И вдруг на заре Истории что-то происходит – что-то, что погнало тогдашних людей в Историю: заставило включаться в историческую работу и создавать первые культуры. Но «погнало», «заставило» – все это не те слова. Первые творцы Истории работали не из-под палки. Они горели желанием работать. И вот это-то и есть самое интересное – откуда взялось это их желание, эта их внутренняя энергия, которая в конечном итоге и воплотилась в первые культуры?

Из путевых заметок. Одна из самых удивительных загадок египетских пирамид – что побуждало первых египтян строить их? Та же загадка и с пирамидами американскими. Что? Что заставляло ольмеков доставлять многотонные валуны для своих скульптур за многие десятки и сотни километров – по бездорожью, без помощи тяглового скота, без колесных повозок? Какая сила побуждала их к этой работе? То же самое больше всего поражает и в Монте-Альбан – чтобы подготовить идеально ровную площадку примерно 300 на 500 метров, на которой и было построено все остальное, нужно было буквально срезать – как ножом – верхушку холма, который метров на 300 возвышается над долиной. То есть передвинуть миллионы кубометров камней и далеко не самой мягкой земли. Что заставляло их – отнюдь не купающихся в изобилии бездельников, не знающих, чем себя занять, – это делать?

Каким образом в сердца людей неолита была внедрена страсть делать свою работу? Мы, современные люди-IV, можем научить сегодняшних дикарей читать и считать. Мы можем заставить их пахать землю и сеять хлеб. Но мы не можем наделить их тем творческим порывом, той энергией творчества, какая была у первых китайцев, индусов или египтян. Мы не можем заразить своих подопечных тем «массовым психозом», который превратил обывателей неолита в делателей истории.

Но могли ли сделать это учителя первых культурных людей? Может быть, да, но скорее всего – нет. Дело в том, что подобные вспышки «массового психоза» мы видим всю историю, включая самые близкие к нам времена, когда в роли учителей выступали, уж во всяком случае, не инопланетяне. Не инопланетяне учили римлян эллинской культуре, а русских – европейской. Это делали вполне земные и хорошо известные нам учителя. Но эти учителя только указывали дорогу. А желание идти несли не они. У «массового психоза» был другой Источник. Желание идти нес Свет. Свет заряжал души (и не какую-то одну, может быть, слишком «нервическую», слишком экзальтированную, слишком склонную к фантазиям душу, а все души) особым зарядом и переводил их в то особое состояние, которое известно только творцам истории. В этом состоянии было много страсти делать огромную работу Света. А еще в нем было понимание, что нужно делать и как. Свет не только зовет Вверх, но и открывает Верх. Свет как бы освещает невидимый (без Него) мир и тем самым распахивает плоский мир повседневности, превращая его в объемный – в мир, в котором есть Верх. И в результате тот, кто мог только ползать по едва фосфоресцирующей поверхности, при вспышке Света видит, что эта поверхность – не весь мир, а только дно глубокого колодца, и видит, во-первых, что из колодца можно выбраться, а во-вторых, как из него нужно выбираться.

Понятие «пассионарность» у Гумилева акцентирует внимание на энергии Света. Но «информационная составляющая» Света не менее важна. Неся энергию делать, Свет тем самым несет информацию – знание, что делать, то есть идею, или проект, работы, которую предстоит выполнить.

Не сама по себе жизнь высокой культуры вызывает зависть у людей низкой культуры. Русские крестьяне нисколько не завидовали европейцам, несмотря на то что европейская культура была выше их собственной. Зависть появляется, когда высшая культура озарена Светом. Тогда люди низшей культуры видят ее не рядом, а над собой, и она превращается из чудаковатого чужеземного способа жить, совершенно непригодного для нас самих, в ступеньку Лестницы в Небо.

И одновременно с завистью рождается мечта. Задолго до того, как они начинают строить планы подъема Наверх, те «рожденные ползать», кто увидел над собой Небо, но еще не заметил поднимающейся из колодца лестницы, уже мечтают о полете. Неслучайно умеющая летать змея стала одним из самых широко распространенных символов в самых разных культурах: от змеи в оперении (Кецалькоатля) индейцев до наших змей с крыльями, вроде русского Змея Горыныча.

Застывающий Свет и народная душа

Я сказал, что «культурный смерч» уносит народ в Историю, но это не вполне точно. Свет не уносит народ, а создает его – из племен, селений, отдельных людей, – создает как инструмент для своей работы.

В ходе «психического фотосинтеза» Свет превращается через кажущиеся эфемерными состояния энтузиазма в конкретные дела, которые приносят конкретные результаты, такие, как сказанные слова или сделанные вещи. А в своей совокупности эти результаты суть не что иное, как результат «культурного фотосинтеза» – созданная народом культура. «Культурный фотосинтез» через дела людей, которые становятся делами – а значит, и жизнью, историей – народа, превращает Свет в культуру народа.

Но культура – это «внешняя оболочка» народной души, это уже плоды на дереве души. А растить душу Свет начинает с посева архетипа народа – «группового гена», ответственного за сохранение и передачу идеи народа все новым и новым поколениям ее «реализаторов». В индивидуальной душе этот «подарок Света» живет как постоянное (хотя обычно и очень смутное) предчувствие будущего моего народа, его исторической миссии – той работы, которую ему (а значит, и мне) надлежит делать в истории. Такой «подарок» получает каждый вливающийся в народ человек вместе со всеми другими «семейными реликвиями»: народной культурой, кармой, грехами и т.д. и т.п. В этот «джентльменский набор» входит и народный характер. Архетип включает не только знание миссии и судьбы народа, не только что, но и как – как народ будет жить и работать. Это как – характер, «выражение лица» народа – отличает народы друг от друга и определяет то сразу узнаваемое внутреннее единство художественных стилей, мирочувствования и жизнечувствования, которое у каждого народа свое.

Рассыпающаяся Вспышка Истории

Точно так же, как большое дело состоит из дел поменьше, которые, в свою очередь, состоят из еще меньших дел, и приказ сделать большое дело тоже распадается на множество приказов делать дела поменьше, которые, в свою очередь, распадаются на приказы делать еще меньшие дела, и так далее. И как «большой» приказ несет «большая» вспышка, каждый из составляющих его «маленьких» приказов несут свои «маленькие» вспышки. Другими словами, «большая» вспышка как бы рассыпается все меньшими и меньшими, подобно тому как рассыпаются гроздья праздничного фейерверка. В начальной Вспышке все «маленькие» приказы собраны вместе, как «разделяющиеся боеголовки», каждой из которых в свое время предстоит стать самостоятельной, чтобы сделать свою «работу» (отличие только в том, что работа «боеголовок Света» – не разрушать, а создавать).

Чем больше приказ, тем ярче несущий его Свет. (Рассыпаясь на «маленькие» приказы, Свет тускнеет – солнце превращается в тучу светлячков.) И чем ярче Свет, тем ярче Его образы – состояния, которые Свет зажигает в душе человека, и вещи, в которые воплощает человек эти состояния. Очень яркий Свет наполняет человека гениальностью и застывает в ярчайших, гениальных произведениях. А самый яркий Свет, который вспыхнул в истории единственный раз – в ее начале, создал сверхъяркие произведения. Их-то, эти самые яркие из созданных людьми произведения мы и обнаруживаем в Индии и Египте. Их яркость потрясает. Но когда первое потрясение превращается в понимание, Что ты видишь, возникает вопрос, который на первый взгляд кажется совершенно необъяснимым: зачем такие «куски Солнца» были брошены почти слепым обитателям древнего Египта и древней Индии? Ведь это то же самое, что читать в детском саду лекцию по квантовой механике. И только постепенно приходит понимание, что Учителя древних египтян и индусов учили не только их, но и нас и что произведения Перво-индусов и Перво-египтян адресованы не только людям неолита, но и нам и нашим далеким потомкам. Вот почему сегодня миллионы путешественников (сами не понимая почему) так зачарованы Египтом, а миллионы «духовных паломников» так рвутся в Индию. Там наши общие истоки: будучи «родственниками в Истории», все мы «братья в Египте» и «братья в Индии». Свет, посеянный в наших душах как архетип Истории, резонирует с таким же Светом Истории, застывшим в камнях Египта и гимнах Индии. Оттого-то их ярчайшее искусство и пробуждает в нас ярчайшее «чувство Бога» и как бы подбрасывает нас «выше головы», открывая каждому самые яркие (из доступных ему) реальности.

Но о том, что за Свет несла Вспышка Истории, мы знаем не только по Его застывшим сгусткам, сохраненным Индией и Египтом. Свет Истории оставил (а точнее, оставляет) и другой памятник – саму историю, всю нашу жизнь, которую Он сделал (а точнее не сделал, а делает). Оттого-то Вспышка Света на заре истории и была такой невыразимо яркой, что она несла идею (программу) всей Истории.

Это только на первый взгляд кажется, что никакая Она не история, а множество разных историй. Но когда видишь единство отдельных культур, а над ним – единство историй отдельных народов и единство историй миров, то еще выше все яснее видишь и единство Истории. Слово «история» уже само по себе подразумевает единство – это одна история, с одной фабулой и сюжетом: «вот какая история произошла», «интересная история» и т.п. Казалось бы, естественнее было бы назвать все пестрое многообразие исторических событий не «историей», а «историями», но даже в английском языке, где форма множественного числа используется для названия математики (mathematics – «математики») и физики (physics – «физики»), название истории (history) подчеркивает ее единство. Англичане, в отличие от русских, уже на уровне языка отмечают существование многих математик (арифметики, геометрии, алгебры и т.д.) и многих физик (механики, оптики, термодинамики и т.д.). Но не истории – история одна.

Конечно, во всей ее огромности идею Истории человек понять не может. Но мы можем почувствовать Ее главные линии. Когда мы раскрываем глаза настолько широко, что можем смотреть на Историю в целом, мы видим главное в Идее Истории, слышим Ее лейтмотив. Это то, что проходит с нами через всю историю, – то задание, которое мы получили очень давно, которое (конечно, почти никогда не отдавая себе в этом отчета) выполняем до сих пор и которое нам предстоит исполнить до конца. Если попытаться облечь это Огромное, Яркое и Невыразимое в слова, получится идея Бога: человеческого служения Богу, оБожения Земли – превращения «естественной» Земли во все более «искусственную», которой надлежит стать Божьим садом, Раем, и, наконец, идея Пути к Богу – становления «животного» человека все более Божественным, или, другими словами, его прихода (возвращения) к Богу.

Эта Идея создает самый большой народ, «народ народов» – человечество. А грозди ее «салюта» создали все остальные народы – и «народы миров» (Восточного, Центрального, Западного), и «народы метакультур», и более мелкие народы. Наши «групповые гены» – души-идеи наших сообществ – похожи на матрешку: например, душа-идея европейской метакультуры находится внутри души-идеи Центрального мира, а та – внутри души-идеи человечества.

Начало истории интересно прежде всего возможностью увидеть всю Вспышку Истории и еще цельной, и уже начавшей разлетаться первыми гроздьями. Так мы можем увидеть во Вспышке Истории Вспышки историй миров. Это «вспышки 2-го порядка». В Египте и Индии Вспышки историй миров не очень заметны – и они, и Вспышки египетской и индийской культур-I теряются на фоне Вспышки Истории, как свечи на фоне солнца. Но зато Вспышки историй миров очень заметны в Шумере, Америке и Китае, где Они застыли вещами, хотя и не такими яркими, как индийские или египетские, но все-таки не менее яркими, чем наша современная жизнь.

Внутреннее единство «народов миров»: Восточного, Центрального и Западного – это то, что роднит сегодняшних японцев или непальцев с китайцами три тысячи лет назад, а сегодняшних англичан – с подданными Хаммурапи и даже (хотя здесь нужно всмотреться пристальнее) сегодняшних чикагцев с индейцами Чичен-Ицы.

В чем же эта общность между современными европейцами и прадедами Авраама? Обнаружить ее совсем нетрудно. Например, наш практицизм и наша заземленность – это шумерское наследство. И сегодня отцы так же учат своих сыновей, делясь полученной еще от своих отцов и обогащенной собственным жизненным опытом, глубокой, но уж слишком приземленной мудростью. И сегодня мы, так же как шумеры, больше всего интересуемся благоустройством своей земли и своей жизни и не видим ничего дальше ограды своего города. И сегодня разве что из тщеславия мы замахиваемся на что-то большее, чем их зиккураты. Строительство пирамид (во всяком случае, сегодня) не для нас. И искусство наше (сегодня) не ярче искусства шумеров – изящных, но писанных вовсе не кровью стихов. И такая же, как у них, наша религия: молитва только способ охладить сердце; небеса только место, где решаются материальные вопросы. Как и их, действительность, которую нельзя «употребить в дело», нас не интересует. Вот магия (а судя по цилиндрическим печатям, шумеры немало знали о нижнем астрале) – другое дело. Историки неслучайно чувствуют в шумерах «родственную душу»: шумеры-прагматики, шумеры-реалисты, шумеры-атеисты, не витающие в облаках, а работающие на земле, развивающие материальную культуру, а не какие-нибудь дикари-египтяне или дикари-индусы, лежащие ниц непонятно перед чем. От этой «духовной близости» и пошел взгляд на шумеров как на основоположников цивилизации.

Но шумеры оставили нам и другое наследство – тоску по Богу, мотив «потерянного рая». Боже мой! для чего Ты оставил меня? щемящей нотой звучит у них вовсю. За их «безбожием» явно угадывается, что они не то что никогда не знали Бога, а забыли Его и как бы пытаются вспомнить, но не могут.

Идеи истории миров ответственны за разную «окраску» Света Египта и Света Индии. В главном Свет Египта и Свет Индии – об Одном. Но в своем «втором слое» Свет Египта – идея Центрального мира – другой по сравнению со «вторым слоем» Света Индии, который задает главное направление Восточной духовности. Задачи в Индии и Египте были поставлены по-разному. У индусов цель (если выразить ее языком Центра) – Божественный человек, человек, преодолевший в себе человеческое. А в Центральном мире на первом месте стоит оБожение Земли, преобразование Земли в Божественный сад. Конечно, оБожение Земли невозможно без оБожения человека. Преображая Землю, человек преображается сам, и, чтобы преображать Землю, ему необходимо преображаться самому. Но индусы как бы выпячивают одну сторону этого процесса и «забывают» о второй, а в истории, начатой Египтом, наоборот, часто «забывали» о первой и «выпячивали» вторую.

«Вспышки 2-го порядка», Вспышки историй миров, в свою очередь, рассыпались множеством «вспышек 3-го порядка». Этими Вспышками созданы и сами метакультуры, и «народы метакультур» – их творцы. То, что обеспечивает единство таких «народов метакультур», роднит современников Лопе де Веги с сегодняшними жителями Стокгольма или Вены, а учеников Руми с продавцами туристического базара в Иерусалиме.

Первыми Свет создал метакультуры-I и, соответственно, их главных героев (первых героев Истории): шумеров, китайцев, индейцев. Но для нас эти метакультуры интересны не столько сами по себе, сколько тем, что они начинают Историю. Конечно, культуры-I с их городами и государствами, ремесленниками и ремеслами, торговцами и торговлей, воинами и войнами, с их письменностью и арифметикой заложили основы нашей культуры. Правда, мы пишем не клинописью и не на глиняных табличках, но что это такое – писать, и как это делается в принципе, что такое число, расстояние, площадь и что такое считать и измерять – все эти базисные для нас знания мы унаследовали от культур-I. Все это, конечно, важно. Но, в конце концов, мы уже давно переросли культуры-I и даже саму их жизнь, несмотря на множество сохранившихся материальных памятников и текстов, представляем плохо – больше придумываем, чем видим. Но что нас действительно заставляет пристально всматриваться в начало истории – это то, что культуры-I были первым шагом долгого и еще отнюдь не пройденного нами Пути.

Если продолжить раскрывать «матрешку» архетипов, то мы можем найти внутри души-идеи европейской метакультуры, например, душу-идею славян, а внутри нее, например, душу-идею поляков. Но внутри души «народов миров» можно обнаружить не только души «народов метакультур», но и души «народов-долгожителей», которые сохранили свою идентичность («оставались сами собой»), побывав людьми разных метакультур и пройдя через несколько ступеней пирамиды Истории. Так, мы видим, что подданные Хеопса и подданные Клеопатры, несмотря на разделяющие их минимум две тысячи лет, похожи. И те и другие – египтяне, и сходство их бросается в глаза даже сильнее, чем различия. Точно так же и современные китайцы, которые моложе подданных династии Шан минимум на три тысячи лет, имеют с ними множество общих черт. То же самое и с индусами. Минимум четыре тысячи лет своей истории они остаются все теми же индусами. Нечто похожее происходило и с французами, и с германцами-немцами, и с арабами, и с японцами, и с русскими...

Из Главы 9. Хранение Света, или память о Главном

Световоды: архетипы, люди, «камни»

История похожа на многоступенчатую ракету. Топливо одной ступени выгорает, и ракета как будто лишается энергии, но в это время взрыв отбрасывает отработавшую ступень, и начинают работать свежие силы следующей ступени. Но это все та же ракета, и летит она все в том же направлении, заданном программой полета в самом начале.

Программу Истории несет Свет, а сохраняют ее и доставляют в наше время Световоды. Архетипы – «во-психиченные» идеи и под-идеи истории – это одна из разновидностей Световодов. Но не единственная. И, безусловно, не самая заметная. А самая заметная форма хранения Света – это «вмораживание» Его в вещи и слова. Так были созданы величайшие произведения искусства и написаны величайшие книги, которые через тысячелетия доносят до нас невообразимую яркость первой Вспышки.

Но Свет Истории в наше время доставляют не только ярчайшие части нашей души и не только ярчайшие произведения искусства, но и ярчайшие ученики ярчайших учителей, образующие особые субкультуры – субкультуры Посвященных. Посвященные – это люди Истории: они видят Историю в суматохе мелких повседневных событий. Обычный человек отчетливо знает, что ему нужно сделать через пять минут, менее отчетливо – что нужно сделать в этом году, но для него не имеют никакого смысла вопросы, что ему делать через сто или тем более через тысячу лет – какая тысяча, когда и через сто лет обо мне уже забудут? Осмысленны эти вопросы только для тех людей, кто чувствует свою принадлежность к большим (и потому долгоживущим) сообществам, таким, как народ или даже все человечество. Конечно, принадлежность к ним чувствует любой человек, но у большинства это чувство – чувство Истории – очень слабое. Усиливает его Свет.

Свет делает «обычных людей» творцами Истории, создающими новое, не бывшее ранее. Потом новому учатся другие люди, и новое постепенно становится старым и общеизвестным. Творцы истории более-менее ясно осознают свою миссию. Для них работа на историю (как бы они ее ни называли сами для себя: служением Богу, царю и отечеству, утверждением идеалов свободы и демократии или строительством коммунизма) – это главное или, во всяком случае, одно из главных дел в жизни. Этим они отличаются от обывателей, для которых главными являются личные дела или дела своей маленькой группки – семьи, компании и т.д. Творцы истории есть в любом обществе. То, что меняется, – это их соотношение с обывателями. Когда творцов совсем мало, общество становится обывательским. Когда Свет увеличивает их число, творить историю начинает все общество.

Но когда Вспышка затухает (топливо очередной ступени ракеты Истории выгорает) и превращается в культуру, на место людей Истории возвращаются «обычные люди», смотрящие себе под ноги и не видящие дальше собственного носа, – люди, для которых никакой Истории нет. Но «обычными» становятся не все. В обществе всегда есть те, кто сохраняет Свет Истории в ожидании новой Вспышки. Пока Она не вспыхнет, их главная задача – готовить себе смену, новых людей Истории, чтобы этот тонкий ручеек не пересыхал. А потом вспыхивает новая Вспышка и превращает массы «обычных людей» в людей Истории, а тонкий ручеек – в мощный поток. Это время – звездный час Посвященных, когда множество самых высоких людей обращаются к ним за разъяснением происходящего и жадно ловят каждое их слово. И понятно почему – ведь только у них есть ключ к пониманию приказа нового Света: знание Идеи Истории, то есть контекста, в котором только и могут быть поняты ее дочерние идеи, одну из которых и приносит новая Вспышка.

Из Главы 10. Книга

Многозначность

Самый удивительный Световод Центрального мира – Книга. Мы Ее вроде бы и знаем, и в то же время совсем не знаем. Мы не замечаем ни что Книга нами не дочитана, ни тем более что Она не дописана. И конечно, не понимаем, что Она живая и живет нами, так же как и мы – Ею. История того, как Книга писалась и дописывалась, понималась и исполнялась, – это наша история, история Центрального мира.

Многозначно в Книге все. Например, Ханаан, Земля обетованная. Это территория Палестины. Но это и та Преображенная, оБоженная Земля – Божий сад, – какой ей надлежит стать в результате всей Истории. Эта Земля нам пока только обетована, но мы туда еще не пришли.

Божий народ. На первый взгляд это евреи. Но есть и более глубокий смысл – Книга рассказывает о том, как История делает из «просто людей» Божий народ.

Бог. Еще одна гигантская загадка. То Его называют Богом, то Ангелом Божьим. То Его нельзя увидеть, не умерев, то, оказывается, можно. Авраам принимает Бога в гостях, угощает, провожает в дорогу и беседует (даже почти спорит) о судьбе Содома и Гоморры. А во времена Моисея Бог появляется то пламенем куста, то облаком, а человеку (даже Моисею) нельзя увидеть Его лицо. Если Бог – это творец мира, то почему казни египетские, уничтожение египетской армии или обеспечение евреев пищей и водой приводятся как доказательства Его могущества? Если Моисей силой Бога творил чудеса перед фараоном, то чьей силой творили такие же чудеса египетские волхвы? В каких отношениях находится Бог с другими богами, которым евреи не должны поклоняться? Кто они? Слуги Бога? Соперники? Или младшие братья? И разве Бог – Бог только евреев? А кто же Бог, скажем, египтян? Богу приписывают множество совсем не-Божеских черт. Чего стоит один только разговор с Моисеем! После истории с золотым тельцом Бог говорит, что истребит евреев и создаст из потомков Моисея народ получше. Моисей возражает (Кому?!) – дескать, не делай этого, чтобы не сказали, что Он специально вывел их из Египта только для того, чтобы погубить в пустыне. И Бог соглашается. Грубо говоря, Моисей берет Бога «на слабо». Что можно представить, с одной стороны, нелепей, а с другой – кощунственней?! Все эти «загадки» нельзя отгадать, если не знать, что речь все время идет о разном, что это Имя – собирательное и относится к разным Существам – едва ли не ко всему Верху Иерархии: и к тому Богу, который в евангелиях будет назван Отцом, и к Творцу Вселенной, о котором говорится в первых стихах Книги Бытия, и к Создателю Земли (и человека), и в том числе к Богу еврейского народа. Такой могла бы быть солдатская байка про Генерала, где образ Генерала создан на основе деяний разных реальных начальников – от майора до маршала. Только человек, знающий всех «генералов», из которых слеплен образ Генерала, понимает, откуда и что взялось в байке.

О многозначности Книги особенно громко кричат ее «несуразности». Например, зачем так много чисел и почему эти числа такие странные? Что стоит за долголетием первых людей? Или откуда взялись 600 тысяч взрослых мужчин и, значит, минимум 2 миллиона всего народа, вышедшего из Египта? Моисей и Аарон – правнуки Левия и, соответственно, праправнуки Иакова. Семья Иакова, пришедшая в Египет, состояла из 70 мужчин. Как за три поколения она выросла почти в 10000 раз? С другой стороны, за 430 лет, которые евреи провели в Египте, должно было смениться не три, а минимум десять поколений. И такие «нелепицы» даже не на каждой странице – чуть ли не в каждом стихе. Как эти два миллиона располагались станом во время своих странствий по пустыне? Это должен был бы быть огромный блуждающий город – гораздо больше, чем Рим в период своего расцвета. А зачем так подробно описывать устройство скинии, ковчега, жертвенника, одежд священников и т.д.? И эти повторы одного и того же по многу раз... Что это, недосмотр составителей Книги? Об этом и думать нелепо. Книгу писали не двоечники. И тогда остается единственное объяснение – скрытый код, тайнопись.

«Несуразности» просто указывают на тайнопись. Пусть, например, я хочу передать потомкам особый рецепт приготовления кофе. Рецепт же состоит в том, что на одну ложку кофе нужно положить семь ложек сахара. Если я напишу о танце, в котором негр танцует с семью белыми партнершами, это привлечет меньше внимания, чем если я напишу о карлике негре, танцующем с белой великаншей, которая выше его в семь раз.

О цифровом коде Книги сейчас пишут много. Это модная тема. Но доступ к тайнам Библии открывает не искусство дешифровщика. Только дорастая до того или иного понимания, человек «вдруг» обнаруживает, что дни творения – это не дни, а миллионы лет, что первые люди – это не люди, а человеческие расы, а потоп – это просто последняя из мировых катастроф. И тогда его не смущает больше, что светила созданы после света, а когда он натыкается (а это все равно происходит постоянно) на непонятные места, то уже не пытается объяснять их наивностью авторов Книги. Впрочем, одно из чудес Книги – в том, что она сама поднимает к пониманию непонятных «нелепостей».

Насколько все эти скрытые смыслы в самом деле присутствуют в Книге, а не привносятся современными интерпретаторами? В конце концов, человек, знающий, скажем, закон всемирного тяготения, может увидеть намек на этот закон и в любом рассказе о разлученных влюбленных – о Тристане и Изольде или о Ромео и Джульетте, хотя авторы этих рассказов и не имели в виду ничего подобного. То, что Книга и в самом деле наполнена скрытыми смыслами, видно по тому, что всегда были люди, понимающий ее Истинный Смысл, – люди, которые вычитывают в Книге все то, что знают о Мире египетские и все другие Посвященные.

Египетское происхождение Книги на первый взгляд кажется неочевидным. Прямых указаний на это в самой Книге нет. Есть только намеки. Не говоря уже о раннем визите Авраама в Египет, крупнейшим египетским вельможей и зятем египетского жреца был Иосиф, приемным сыном дочери фараона – Моисей. С другой стороны, примерно во время Исхода хорошо известна знаменитая попытка Эхнатона установить в Египте единобожие. Судя по тому, что мы знаем, Эхнатон поторопился популяризировать то, к пониманию чего «нижние египтяне» еще не были готовы. Не исключено, что реакцией на эту неудачу и стало создание Книги. Недаром Книга рассказывает, что, покидая Египет, евреи унесли египетское серебро и золото, использованные позже для изготовления еврейских святынь: Ковчега Завета, стола, светильника, жертвенника для курений... Из египетского золота был сделан и золотой телец, которого Моисей сжег, растер в порошок, растворил в воде и напоил этой водой евреев. Ее вкус каждый еврей чувствует и сегодня.

Но гораздо серьезней, чем эти намеки, другое: следы того Знания, которое скрыто в Книге, мы видим из стран древнего Центрального мира только в Египте, причем видим их гораздо раньше появления Книги. А дальше логика простая: если вы узнаете от Петра секрет, который из его знакомых знал только Иван, то понимаете, что Петр узнал секрет от Ивана, хотя если рассуждать строго, то нельзя исключить и то, что Петру рассказал его кто-то еще.

Ковчег Завета

Но вернемся к многозначности. Ковчег Завета. На первый взгляд это деревянный ящик для хранения Откровения. При более глубоком понимании Ковчег – это сами евреи. Несколько тысяч лет евреи своими жизнями разыгрывают мистерию, которая символизирует Откровение. Стержень еврейской жизни – это тщательно разработанный ритуал, состоящий из произнесения множества слов, и в том числе перечитывания или прослушивания минимум раз в году всей Книги всеми людьми народа, и выполнения множества действий, которые на первый взгляд кажутся бессмысленными. Но они вовсе не бессмыслены: просто их истинное значение – символическое.

Взять хотя бы обрезание. Казалось бы, что может быть ясней – хирургическая операция по удалению крайней плоти. «Божьих людей» таким образом отмечают, подобно тому как клеймят скот. Но уже Моисей чаще и чаще говорит об обрезании сердца: об удалении черствости и обнажении сущностной сердцевины – Любви к Богу. А еще глубже тот смысл обрезания, который в «Изумрудной скрижали» назван «отделением тонкого от грубого». Отделение глубоких смыслов Книги от поверхностных – это тоже обрезание.

А суббота. Тоже, кажется, просто – день недели, когда запрещено работать, день обязательного отдыха. Но суббота – это еще и бескровная жертва каждого седьмого дня своей жизни Богу. А еще это символ вечного покоя завершения человеческого пути и символ Вечного Покоя завершения, а точнее, перерыва в Работе Бога – то, о чем менее аллегорически рассказывает индийская космология с ее Мировыми Циклами.

Но евреи придают ритуалу не символическое, а магическое значение. Повторение слов молитвы или празднование субботы мы воспринимаем не как символ некоторых правильных действий, которые еще только нужно научиться делать, а как действия, непосредственно приближающие к Богу. Такую «слепоту» в Книге символизирует запрет заглядывать внутрь Ковчега. Это и отличает евреев от индусов: индусы ни о чем другом, кроме того чтобы заглянуть Туда, и не мечтают, а евреи (почти все) к этому запрету относятся так же, как, например, к запрету есть свинину, – как к данности, которая не обсуждается. И поэтому евреи очень редко поднимаются в те состояния, в которых открывается смысл произносимых ими слов и совершаемых действий.

Из путевых заметок. Правда, Иерусалим буквально напоен, насыщен непередаваемой, совершенно особой атмосферой. Вполне понятно, почему за него так дрались крестоносцы и сарацины или дерутся сейчас евреи и арабы. В самом деле духовная столица Центрального мира. Но благость Иерусалима создана не эманациями израильских евреев...

Но взаимен права заглядывать в Ковчег евреям вменено в обязанность не расставаться с Ним. И не зная, Что они хранят, многие евреи ощущают себя хранителями Чего-то Невероятно Ценного. Это чувство живет как мечта о Боге. Но не только. Есть еще нечто – тот самый вкус Моисеевой воды. Как будто тонкая, но очень крепкая нить связывает нас с Содержанием Ковчега. Проявляет себя эта нить в обостренном чутье на не-еврейство, на ересь, на отклонение от Завета, на свое и чужое отступничество. Евреи не знают «как надо», но остро чувствуют, как не надо. Стоит только чуть-чуть отклонить «нить», как она начинает звенеть струной. И она звенит всю историю – сначала на собственное богоотступничество, а позднее – на отступничество христиан и мусульман: не поняв ни великий Позитив учения Иисуса, ни прямой Путь Мухаммеда, евреи остро реагировали на ту практику, которая складывалась в христианских и мусульманских общинах и которая выхолащивала этот Позитив и искривляла этот Путь.

Эта нить составляет одну часть еврейского архетипа. Другой, не менее важной его частью является еврейская психическая конституция. Материал для хранения Завета выбирался самый твердый. Упрямство и фанатизм – то, что Книга называет «жестоковыйностью». Преданность служения тому, что считаешь правильным, считаешь своим, – главная черта еврейской психической конституции. Свои идеи становятся «идеями-фикс». Им мы служим не за страх, а за совесть. Это только кажется, что в своем себялюбии мы не способны ни к какой службе. На самом деле лучших слуг просто нет. Нужно только убедить нас, что эта служба – наша. И тогда держись – все сметем на своем пути. Во имя чего? Это у каждого свое: кто – во имя своих детей, кто – во имя своей карьеры, кто – во имя своего государства, а кто и во имя всеобщего счастья.

Из путевых заметок. Этим поражает Израиль – силой человеческой энергии, направленной на воплощение сионистской идеи. Поневоле начинаешь гордиться, когда смотришь на созданное за каких-то сорок-пятьдесят лет рукотворное чудо – каменную пустыню, превращенную в зеленые ландшафты.

Такой вот человеческий материал. Авраам, беспрекословно готовый убить сына по слову Бога, – это очень по-еврейски.

Еврейская психическая конституция – упрямство и фанатизм – то, как живут евреи, объединяет евреев больше, чем общая судьба, и уж заведомо больше, чем такие «объединители» других народов, как язык или культура. Мы все сделаны из одного материала, хотя наши сосуды и наполнены разным содержанием.

Есть в них еврейское содержание: еврейские мысли: мы – избранный Богом народ; мы лучше всех, еврей должен оставаться евреем и т.д.; еврейские чувства – гордость своим еврейством, ненависть и в то же время презрение к гонителям. А еще – еврейская боль: след от ударов еврейской судьбы, того окрика «жид!», которого так долго ждали, втянув голову в сутулые плечи, евреи и который с регулярностью хлыста обрушивался на нас (как быстро забыл Израиль эти «чувства на идиш»!).

А есть и содержание, совсем не еврейское.

Личное. Я еврей по рождению и, конечно, по конституции. Все еврейские черты – мои, и, возможно, даже больше, чем у «среднего еврея». Но «еврейского» содержания во мне мало. Несравнимо больше русского.

А для всего мира я не еврей, потому что «еврей» – это не национальность, а вероисповедание, как «православный» или «мусульманин». Для мира я «рашн» (Russian, русский), потому что родился в России и мой родной язык – русский. К слову, быть «рашн» в мире не лучше, чем быть евреем в России: реакция со стороны окружающих та же – те же презрение и подозрительность.

Откуда взялись евреи – неизвестно. По психической конституции мы настолько отличаемся от других ближневосточных народов, что можно подумать, что первые евреи были не соплеменниками, связанными кровными узами (чтобы породниться, у евреев и потом было достаточно времени), а что их отбирали по ценным для их миссии качествам, подобно тому как отбирают сильных рабов для тяжелой работы.

...

Строители Ковчега позаботились не только о крепости его материала, но и о том, чтобы защитить его от эрозии: евреям было запрещено смешиваться с другими народами. Но Ковчег укрепили еще и по-другому – обтянули стальным обручем антисемитизма: евреи должны были с самого начала вызывать неприязнь.

Личное. Мое детство прошло в огромной коммунальной квартире и в самом обычном московском дворе. И вот к семи годам, не зная о евреях вообще ничего, я твердо знал одно: это ужасные люди. И какое это было страшное открытие, когда (не от родителей – родители имели достаточно причин не говорить со мной об этом) я узнал, что я еврей. Я, конечно, не поверил и стал спрашивать маму. Мама не без замешательства подтвердила и, так как я не смог скрыть своего горя, долго, как это были вынуждены делать многие еврейские мамы, объясняла мне, что в этом нет ничего страшного, что многие хорошие люди: Карл Маркс, Эйнштейн, ну и так далее – евреи. И как многие еврейские мальчики, совершившие это открытие, в конце концов я почти успокоился – а что мне еще оставалось делать?.. Но, конечно, мама лукавила. Быть евреем оказалось действительно ужасно. Это стало проклятием моего мальчишества, и юности, и ранней зрелости.

Отторжение чужих и пренебрежение их интересами уже достаточная причина для встречной неприязни. «Ну и что, что я наступил ему на ногу, – мне же нужно было пройти» – эта логика раскалила антисемитизм в Израиле до такого градуса, когда взрыв становится неминуем. (Я написал это летом 2000 года, за несколько месяцев до начала того пожара, который не стихает уже который год.)

Из путевых заметок. Многолюдные палестинские кварталы Вифлеема – как будто идешь сквозь строй: столько ненависти было в каждом взгляде. Не по отношению к нам – вообще ненависти. А ночью мы зашли в арабскую часть Старого Иерусалима. Просто гуляли. Было абсолютно безлюдно. Но ненависть висела в воздухе. Только добежав до патруля, который посмотрел на нас как на сумасшедших, мы почувствовали себя в безопасности. А ведь ничего не происходило. И приехали мы в Израиль без всяких страхов. И даже без всяких страхов отправились на ту ночную прогулку.

Но проклятие для каждого еврея в отдельности – спасение для еврейства. Антисемитизм, не давая евреям забывать, что они евреи, цементирует и этим заботливейшим образом сохраняет то, против чего выступает, – еврейство. Даже когда, казалось бы, уже ничто не требовало от еврея, чтобы он оставался евреем, и, казалось бы, еврейство было ввергнуто в глубочайший кризис и вот-вот должно было кончиться, спасительный антисемитизм приходил на помощь и спасал – нет, не евреев, конечно, – еврейство от неминуемого исчезновения. И что самое поразительное – как редко антисемиты об этом догадываются.

Но Ковчег – это не только ящик, но и его Содержание. И среди евреев испокон веку тянется линия тех, кто сохраняет это Содержание. Это каббалисты – та школа Посвященных, которая умеет читать в Книге то, что в Ней написано.

Каббала многослойна: внутри каббалы, как и внутри любой школы, есть свои градации Знания. Это особенно заметно сейчас, когда внешние слои каббалы становятся все более и более популярными, а число «каббалистов» и «каббалистических организаций» растет с каждым днем. Вот эта-то «каббала для всех» и открывает бесконечность Пути, который начинается за приоткрываемой ею дверью.

Богоборчество, неисполнимый Закон и идолы

Сон Иакова, после которого он получил имя Израиль, оказался вещим. Потомки Израиля никогда не прекращали борьбу с Богом. Но борьба эта очень странная. Евреи все время упрямо делают не то, что хочет Бог. Но самое интересное, что при этом они все время пытаются следовать Божьему Закону. Вот такой парадокс. Почему так получается? Разгадка этой загадки на первый взгляд тоже кажется парадоксальной: Закон требует невозможного, Его невозможно исполнить. Но эта парадоксальность – зачем нужен Закон, который нельзя исполнить, – рассеивается, когда вчитываешься в Книгу и понимаешь, Что это за Закон.

Закон очень «простой» – жить по-Божески. В Пятикнижии он сформулирован так: Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш. В евангелиях – Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный. Но что это значит – будьте святы (или совершенны), и во времена Моисея, и во времена Иисуса, и сегодня, кроме самых высоких Гигантов, не понимает никто. И поэтому, естественно, никто не может Приказ выполнить. Люди стараются жить по-Божески, но у них это не получается: то, что они считают «по-Божески», на самом деле оказывается вовсе не «по-Божески».

В самом деле, легко сказать: Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш. Но как? Как быть святым? Книга объясняет: Положи на сердце твое, что Господь есть Бог на небе вверху и на земле внизу, [и] нет еще [кроме Его]. И потому нужно ходить всеми путями Его и прилепляться к Нему, чтобы ты слушал глас Его. А для этого люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими. (Выделено везде мной. – А.З.) Ибо в этом твоя жизнь. Это значит, что нужно служить Ему от всего сердца вашего и от всей души вашей. Ему [одному] служи. Вот поэтому и не обращайтесь к идолам. Не делайте себе кумиров. Чтобы не обольстилось сердце ваше, и вы не уклонились и не стали служить иным богам и не поклонились им.

Хорошо. Но ведь Бог невидим и невообразим. Любой Его образ как раз и будет тем кумиром, которых нельзя делать. То есть любить нужно то, что невозможно себе даже представить. И нельзя любить ничего другого. Но разве это возможно? Хотя для кого. Книга дает направление, как к этому прийти: правды, правды ищи. Но это вообще. А в частности? А в частности: до сего дня не дал вам Господь сердца, чтобы разуметь, очей, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать.

Вся жизнь обычного человека «до сего дня» (и не до Моисеева «сего», а до нашего, сегодняшнего) состоит в сотворении себе кумиров и служении им. Деньги, власть, благополучие, здоровье, карьера, семья, дети, наука, искусство – все это наши кумиры. Им мы служим и поклоняемся.

Соподчинять все те низкие и все те возвышенные вещи, из которых состоит наша жизнь, Богу: научиться превращать наше служение науке в работу для Бога, нашу заботу о детях – в работу для Бога, нашу влюбленность – в работу для Бога и даже нашу погоню за деньгами – в работу для Бога – до этого нам и сегодня очень далеко. Но разве об этих кумирах идет речь в Пятикнижии? Ведь там имеются в виду просто «истуканы» – статуи божеств, которым поклоняются язычники. В самом поверхностном смысловом слое это так и есть. Но стоит заглянуть чуть глубже, как немедленно обнаруживаешь, что мы превращаем в кумиров и Иисуса, и Богоматерь, а гордящиеся своим «однобожием» евреи и мусульмане, не говоря уже о поклонении все тем же общим кумирам, которых «весь род людской чтит», часто превращают в кумира и самого Бога.

Можно ли вырваться из этого заколдованного круга, когда все, к чему мы ни прикасаемся, мы превращаем в кумиров, которым нам нельзя поклоняться и служить, а Тот, Кому мы должны поклоняться и служить, нам недоступен? Или же мы обречены на жизнь белки в колесе – все так же стремиться к Богу и все так же богоотступничать? Обречены, но вовсе не «все так же». Вырастая, мы начинаем стремиться к Богу по-новому, и хотя богоотступничать мы и не перестаем, но начинаем богоотступничать тоже по-новому. «По-новому» означает, что мы больше понимаем, что такое «по-Божески». И когда мы начинаем жить в соответствии со своим новым пониманием, мы делаем шаг Наверх. Несмотря на то, что хотя мы поняли больше, но – далеко не Все и что со временем нам предстоит понять еще больше. Так мы растем: делаемся выше и лучше понимаем Книгу, лучше понимаем Книгу и делаемся выше. Поэтому наш «заколдованный круг» – не круг, а винтовая лестница, и в своем кружении мы поднимаемся вверх. В этом и состоит мистерия Книги.

Четыре слоя Свитка

Среди многих глубочайших символов в еврейской традиции символичен сам способ хранения и чтения самой старой, центральной части Книги – Пятикнижия, по-еврейски – Торы. Тора написана на очень длинном (несколько десятков метров) листе, который свернут в рулон. К внешнему и внутреннему краям листа прикреплены шесты. При чтении – а евреи читают Тору целый год, каждую неделю свои главы, – свиток перематывается с «внутреннего» шеста на «внешний», и «внутренний» шест становится внешним, а «внешний» – внутренним.

Но не только евреи – все мы читаем Книгу именно таким образом: «раскручиваем свиток» – переходим от все более поверхностного ко все более глубокому пониманию одних и тех же слов. Так углубляется понимание и отдельных читателей Книги, и того группового читателя, который не перестает читать Книгу уже три тысячи лет. Но этот читатель – не только читатель, но и писатель. Чем глубже он понимает прочитанное, тем больше пишет «комментариев», в которых отражено его все более и более глубокое понимание. Перематывание Торы с шеста на шест символизирует и этот процесс – не только то, как мы читаем Книгу, но и то, как мы Ее дописываем. Прочитав очередной слой, на его обороте мы записываем понятое. В результате, когда «свиток чтения» раскручивается, накручивается «свиток комментариев (или продолжений)» – к Книге добавляются все новые и новые слои. Все «продолжения» одинаковы по содержанию: каждое из них – это та же Книга. Но каждое новое «продолжение» раскрывает смысл, который в более ранних частях Книги был скрыт. Моисеево Пятикнижие, Псалмы Давида, Евангелие, Коран – все это разные слои свитка Книги. Но это не конец. История Книги – это история о том, как слой за слоем разворачивался Свиток, все больше и больше открывая свой внутренний Свет и все ярче и ярче освещая Центральный мир.

Самый внешний слой Книги превратил людей-0 в народ-I. Законы Моисея были написаны для совсем диких людей. Люди-0, станьте людьми-I: смирите буйство, подчинитесь Закону и начните жить по-человечески – вот лейтмотив Пятикнижия при его буквальном прочтении.

Отсюда видна, с одной стороны, древность Пятикнижия, а с другой – что и в вопросе о происхождении евреев нельзя понимать Книгу буквально: евреи не несли явного отпечатка ни египетской, ни месопотамской культуры. Вряд ли они вообще долго жили среди египтян. Евреи во время Исхода – люди-0, а египтяне и месопотамцы к тому времени уже долго были людьми-I. По сравнению с законами Моисея старовавилонские законы Хаммурапи, которые старше на несколько веков, отражают жизнь куда более мирного и организованного общества.

От этого законы Моисея и кажутся такими жестокими – диких жеребцов не треножат шелковой ленточкой. Моисею было что смирять. Поэтому родителям не просто разрешалось, а предписывалось убивать непокорных детей. Поэтому так подробно прописаны (в 11 пунктах) ограничения, чей «наготы не открывать» и на кого не посягать (включая мачех, теток, сводных сестер и тещ). Все это, как и гомосексуализм и скотоложество, до Закона было, по-видимому, обычными явлениями. Не заставляй дочь блудить. Не грабительствуй, не давай подножку слепому, не злословь глухого. (Боюсь, не нарушить бы мне сейчас последнюю заповедь.)

Впрочем, часто мы не понимаем смысла Закона. Например, сейчас «око за око» кажется призывом к насилию – «тебе выбили глаз, и ты выбей глаз». А на самом деле его смысл не подстрекающий, а сдерживающий: «одно око за одно око – если тебе выбили один глаз, не выбивай обидчику оба». Конечно, это еще далеко от «подставь другую щеку», но это ограничение «беспредела». Такими же ограничениями необузданной жестокости являются запрет убивать отцов за вину детей, а детей – за вину отцов или очень гуманный для того, да и для более позднего, времени запрет калечить – давать виновному больше сорока ударов. И в том, как подробно определены виды жертв, тоже есть значимое ограничение – неявный запрет на человеческие жертвоприношения. Но есть и особые жертвы, которые перекидывают мостик от этих первых времен в далекое будущее. Такова бескровная жертва Богу субботы.

Еще одна часть Закона – заповеди чистоты. Их поверхностный смысл вполне земной – профилактика болезней. Актуальным для этих людей был, например, запрет испражняться внутри стана. (Кстати, уже по одному этому видно, что в стане жили не миллионы и даже вряд ли тысячи людей.) Но за этим поверхностным были и более глубокие смыслы – заповеди внутренней чистоты, которые раскрывают другие слои-продолжения Книги.

Именно потому, что она была адресована людям-0, такой примитивной в поверхностном слое кажется религия Пятикнижия. Мы уже так далеко ушли от его первых читателей-слушателей, что нам даже трудно поставить себя на их место. А люди-0 не могли вместить больше. Поэтому такая простая здесь любовь к Богу – без какого бы то ни было «общения» и даже без прославляющих молитв. Для этих людей «любить» значило прежде всего «кормить». Поэтому все служение сведено к жертвоприношениям. И конечно, любовь несовместима с изменой, и поэтому отказ от поклонения другим богам тоже очень конкретный: это отказ от поклонения богам-0 и чужим богам-I.

Второй слой Книги – о становлении людей-I людьми-II. Здесь мы видим уже другой Израиль, Израиль «исторических» книг Ветхого Завета – люди-I, живущие жизнью-I. Евреи Давида гораздо «обузданней», «культурней» евреев Моисея. Они более-менее законопослушны – жервуют, что положено; празднуют, что положено. Они стараются жить по Закону. Но что-то в их жизни не так, и Бог ими недоволен. Ясно скажут о том, что происходит, уже в самом конце этого периода Осия и Исайя.

Осия: Милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений.

Исайя: Слушайте слово Господне, князья Содомские; внимай закону Бога нашего, народ Гоморрский! К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, и крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Когда вы приходите являться пред лице Мое, кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя: они бремя для Меня; Мне тяжело нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу... Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды.

Почему? Казалось бы, только-только научились жить по Закону – делают все, что предписано. Но делать, что предписано людям-0, чтобы стать людьми-I, – это хорошо для людей-0. А для людей-I это плохо. Им нужно прочитать в предписании свое – не то, что было предписано их предкам – людям-0, а то, что предписано делать им, людям-I, чтобы стать людьми-II. Нужно делать не то, что предписано буквально, а то, что имелось в виду под этим предписанием: милость, добро, правду, Боговедение... Внешняя форма – ничто. Нужно идти к содержанию, к сути. Нужно обрезать сердце, отделять суть от формы – как в щелочи, очищу с тебя примесь, и отделю от тебя все свинцовое.

Но Исайя уже самый конец этого времени. А призыв к новой жизни – к другому Закону и другому служению – начал звучать гораздо раньше. Для евреев-I продолжил писать Книгу Давид. Его Псалмы – это второй слой Свитка – та же Книга, но написанная по-другому. Псалмы так же глубоки и многослойны, как и Пятикнижие, но поверхностные смыслы Пятикнижия адресованы людям-0, а поверхностные смыслы Псалмов – более культурным людям-I. Но и мы, люди-IV, и в Пятикнижии, и в Псалмах можем открыть бездонные глубины или, точнее, бескупольные Высоты. Главное в Псалмах – новый Бог и новое отношение к Богу. О Давидовом любовном порыве, о Давидовой личной, сыновьей связи раб Божий Моисей и не мечтал. Псалмы учили людей-I, что кроме искупительных жертв и памятования Бога во время праздников возможна и другая служба Богу – прославления, и другие, личные отношения, основанные на личной молитве. Для них это было другое, новое Небо, другое, новое направление Вверх – не дарить, а славить. Впрочем, обучение у Давида еще далеко не закончено: не только евреи три тысячи лет назад – и сегодня все мы продолжаем учиться у Давида и любви к Богу, а главное, пониманию, что Вверх может оказаться совсем не туда, куда устремляли себя наши предки.

Но хотя Псалмы не позволяют оставаться в культуре-I, зовут они не в культуру-II. Псалмы зовут Выше. Первый же псалом: Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых... и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! – своим полемическим острием направлен не только против современных Давиду сборищ, но и против симпозиумов культур-II (а кстати, и против наших «тусовок» поздней культуры-IV). Но для людей-I дорога Выше проходит через культуру-II. И Соломон заземляет призыв своего отца, становясь пророком культуры-II. Культ мудрости в Притчах и особенно в Екклесиасте созвучен мотивам античной философии. Просьба Соломона у Бога «разумного сердца» ставит во главу угла не силу, а ум, и этот «ум Соломона» такой же, как и «ум Платона». И знаменитые Соломоновы Песни песней (хотя в них, конечно, есть и скрытый смысл – они не только и не столько о чувственной любви) своей чувственностью близки античной лирике. Дополняет Соломоново «евангелие культуры-II» Книга Иова, в которой отчетливо слышен мотив стоицизма (хотя и ее содержание не исчерпывается этим). Там же, в Книге Иова, появляются и сыны Божии. Это тоже черта религий-II: собрание богов и управление земными делами – почти как на Олимпе. (Замечу в скобках, что спор Господа с сатаной кажется не менее кощунственным, чем спор с Моисеем. Но это – с нашей колокольни. Оба спора вполне в духе религий-I и религий-II с их представлениями о богах как об очень могущественных людях.)

Завершил и закрепил понимание Книги в духе мышления-II Талмуд. Для мышления-II не существует развития, и Талмуд создал «единственно верное» учение. Талмуд объявлял, что «мы уже пришли в радугу, уже стоим на горизонте» – дальше идти некуда и незачем. Талмудическая схоластика – близкая родственница аристотелевой логики – отвергла живые голоса тех, кто еще на самой заре еврейской культуры-II предупреждал, что евреи-II будут не ближе к Закону, чем евреи-I: Не учитесь путям язычников... [Мудрецы] народов... во всех царствах... все до одного... бессмысленны и глупы... Безумствует всякий человек в своем знании, срамит себя всякий плавильщик истуканом [своим], ибо выплавленное им есть ложь, и нет в нем духа. Но еврейская Струна, звенящая в ответ на любое отклонение от Закона, не замедлила зазвенеть и на этот раз. Теперь она зазвучала в проповеди Иисуса (например: если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное), а подхвачена была в первых христианских общинах, которые (к слову) состояли из евреев – евреев по языку и, главное, евреев по мечте о Боге.

Не просто близкие, личные, любовные отношения с Богом – между Богом и человеком вообще нет никакого отчуждения. Это уже не Давидово из глубины взываю к Тебе, Господи, а Я в Отце и Отец во Мне – совершенно другое мирочувствование, недоступное людям-II.

Так был записан третий слой свитка Книги – Евангелие. Если Пятикнижие – это священная книга для людей-0, становящихся людьми-I, а Псалтырь – священная книга для людей-I, становящихся людьми-II, то Евангелие – это священная книга для людей-II, становящихся людьми-III. Но это все та же Книга. Как и Пятикнижие и Псалтырь, Евангелие столь же бездонно глубоко и бескупольно Высоко. Не нарушить [Закон] пришел Я, но исполнить. Христианство было не другой религией, а реформой, осовремениванием старой. И поэтому так настойчиво учителя церкви искали подтверждения Нового Завета в Ветхом – они писали не новое, они разворачивали, или (что то же самое) дописывали (хотя теперь все больше и больше не по-еврейски, а по-гречески), новый, свой слой Свитка.

Но Евангелие было уже слишком Большим, чтобы его можно было вместить в слова. И поэтому вместо одного Евангелия мы имеем Его пересказы – четыре канонических евангелия (кроме них было и несколько неканонических).

А дальше история Книги, оставаясь историей Божьего народа, перестала быть историей евреев. Евреи продолжали хранить и самую суть Завета, и Его самую внешнюю оболочку, но эта внешняя оболочка для тех, кто ушел вперед, естественно, становилась все более ветхой. А Божьим народом теперь становятся все христиане. Еврейские ортодоксы, конечно, не могли это признать, но первые христианские учителя понимали это совершенно ясно и постоянно это подчеркивали. Тогда-то и произошло то, чего так боятся антисемиты: «еврейское» влияние превратило весь Центральный мир-II в «евреев» (конечно, в переносном смысле – превратило в Божий народ).

Иная еврейская экспансия невозможна. Исторические казусы с «еврейскими государствами» в Хазарии и Йемене показывают непригодность иудаизма в качестве «религии для всех». Слепо верить в «то, чего нет», делать то, чего не понимаешь, а если бы и понял, то все равно не смог бы сделать. И все это – не получая взамен, кроме синяков, почти ничего: ни утешения в молитве, ни надежды на загробное счастье, ни помощи в повседневных делах, ни защиты от врагов. Нет, охотников вести такую жизнь немного.

Но, став Божьим народом, христиане «унаследовали» от евреев не только честь, но и проклятие – жить по Закону, который нельзя исполнить, и претерпевать наказания за «непослушание». И большинство из них было обречено так же, по-еврейски хранить давно обретенные и когда-то новые, но с тех пор уже успевшие обветшать застывшие формы, вооружившись при этом и еврейским фанатизмом, и еврейским упрямством. Христианство коснело так же, как раньше иудаизм. Новый Божий народ – христиане так же нарушали Закон-III, как раньше старый Божий народ – евреи нарушали Закон-I и Закон-II, и так же неохотно это признавали.

И тогда появилось продолжение Книги, написанное по-арабски, – в подтверждение истинности того, что было ниспослано до него, и в изъяснение писания (10:38). То, что Исайя говорил людям-I, а Иисус – людям-II, Мухаммед сказал людям-III: вы не следуете, а вам только кажется, что вы следуете Богу. Мы дали завет христианам. Но они забыли (5:17). Пишут писание сами, а потом говорят: «Это от Бога» (2:73). Хотят затушить свет Бога своими устами, но Бог не допускает иного, как только завершить Свой свет (9:32).

Это продолжение присоединило к народу Книги мусульман. И теперь уже они приняли ту же честь и то же проклятие. Но история Книги – наша история – продолжалась: найденные мусульманами формы жизни коснели так же, как и те, которые были найдены их предшественниками, и теперь уже людей-III звал дальнейший Путь – путь в культуру-IV. Развернув свой, четвертый слой Свитка, европейцы увидели там такое, что уже вообще нельзя было передать словами. И поэтому их часть Книги оказалась невидимой, она как бы написана симпатическими чернилами. Со временем маленьких «европейских евангелий» появится множество – каждое значительное теологическое, литературное или философское произведение будет таким «маленьким евангелием». Но наиболее «компактно» и ярко свое Богочувствование европейцы выразили не словами.

Но и это, даже такое огромное и «летучее» понимание Книги ждала все та же судьба: когда были созданы формы новой «жизни по-божески», они постепенно стали застывать и их покинуло живое Содержание. И пришло время разворачивать следующий, пятый слой Свитка и писать новое, пятое продолжение Книги.

Часть III. Начало истории Центра

Глава 11. Единство Центрального мира и структура его истории

Один Центр или запад и восток?

История всегда история родины историка. Со своей колокольни мы видим то, что ближе, и не видим того, что дальше, видим «наше» и не видим «чужое».

Я, конечно, не исключение: на 6 глав истории «не моих» миров в этой книге приходится 18 – о четырех тысячелетиях истории «моего» мира (из которых 14 – о двух последних тысячелетиях) и 10 глав о тысяче лет «самого моего» куска «моего» мира.

Чем ниже наша «колокольня», тем меньше «наш» мир и тем более куцей оказывается «наша» история. Но смысл любой истории можно понять, только поднявшись над ней. А поднявшись, мы видим уже не «нашу», а другую, большую историю.

Конечно, с обывательской «колокольни» ни целостного Центрального мира, ни нашего единства с мусульманами не видно. Какой там! Живут они за стеной, и живут своей жизнью. А как они нас не любят! (Естественно, что мы в ответ – в ответ ли? – их тоже не любим.) Где же здесь «Центральный мир»? Это естественный ход мыслей человека, никогда не встающего с кровати. Для него нет разницы между соседями по двору, которых он видит через окно, и соседями по квартире, если они никогда к нему не заходят. (Разве что от вторых больше шума.) Для него есть разница только между теми, кто бывает в его комнате, и остальными людьми. Мы легко отличим кепку от берета, но все тюрбаны для нас просто тюрбаны. А вот для китайцев – что французы, что персы – разницы никакой: «круглоглазые» они и есть «круглоглазые». Конечно, мы этой китайской неразборчивости понять не можем, хотя и сами не видим разницы между кхмерами и тибетцами.

Поэтому и история у нас тоже «наша» (чтобы не сказать «нашенская»). «Наша» история – героическая и победоносная. Начинается она с греков. Сначала на наших (греков) напала огромная восточная орда – персы. Но наши устояли, а потом и сами эту орду завоевали (Александр). Потом весь мир был нашим (Рим), хотя нам приходилось много сражаться с разными восточными варварами (со всякими там гуннами и недобитыми персами). Потом восточные варвары снова подняли голову (арабы). Но мы снова устояли, а потом мы им показали (крестоносцы). Правда, потом восточные снова на нас навалились (монголы), но мы снова не дались и потом так им всыпали, что от них ничего не осталось. Короткая история. Даже для Египта и Месопотамии в ней нет места. Для нас даже они некая экзотика.

Правда, сейчас мы пытаемся удлинить ряд «наших». Одни – за счет кельтов, другие – за счет славян. Но сделать это оказывается непросто, потому что об этих «наших» мы практически ничего не знаем и практически ничего не можем узнать.

Мы верим в «нашу» историю как в незыблемую, каждому младенцу известную истину, вроде того что ночью темно, и не замечаем (хотя, казалось бы, трудно этого не заметить) ее политизированности и однобокой тенденциозности.

Но как только мы надстраиваем «свою колокольню» и забираемся повыше, то видим совсем другую картину. Тогда мы видим и Центральный мир, которому, конечно, в «нашей» истории места нет, и то, как плотно в нем «наша» история переплетена с «ихней».

Что значит «забраться выше»? Представьте, что на полу газетными листами выложено слово ИСТОРИЯ. Когда лежишь на полу и читаешь, что написано в газетах, ИСТОРИИ, естественно, не замечаешь. Видишь ее, только когда встаешь и перед глазами у тебя оказываются не квадратные сантиметры газетных полос, а квадратные метры площади пола. В этом и состоит секрет «подъема» – нужно заменить свои «исторические сантиметры» на «исторические метры», увеличить размеры того, на что ты смотришь, – свои единицы исторического времени и свои единицы исторического пространства. Когда мы изучаем новую (и тем более новейшую) историю, наша единица времени – десятилетия (а то и вообще годы), а единица пространства – отдельная страна или несколько соседних стран. В такие «пространственно-временные ячейки» вполне укладываются все кажущиеся историкам интересными события: военные, политические, экономические. Но при этом непреодолимые барьеры вырастают для нас не то что между народами, но и между партиями и кланами, да и вся картина, которая нам открывается, оказывается такой пестрой, что у нас начинает в буквальном смысле рябить в глазах. Оттого-то и «лицом к лицу лица не увидать». А вот когда мы за единицу времени берем не десятилетия и годы, а века (обычно такими единицами мы пользуемся только при изучении древней истории) и смотрим не на то, что происходило внутри одной страны или между соседними странами, а смотрим на все пространство, объединенное общей культурой, – тогда-то мы и надстраиваем свою «колокольню».

И с этой своей новой «колокольни» мы видим уже совсем иную картину – картину единого, общего для «нас» и для «них» Центрального мира. В этом мире всегда был один лидер – одно, «главное» государство (или метагосударство – группа государств с одинаковой культурой) – «император Центрального мира». «Император» определял лицо всего культурного Центрального мира, и весь культурный Центральный мир следовал его «приказам». Границы между западом и востоком, которые кажутся нам такими высокими, никогда не останавливали культурного влияния ни запада на восток, ни востока на запад – культурные потоки легко перекатывались через весь Центральный мир. Поэтому сменявшие друг друга на Центральном «троне» культуры не могли быть «западными» или «восточными». Они в лучшем случае могли быть только «западнорожденными» или «восточнорожденными». Но, повзрослев, они становились просто Центральными – общими для всего Центра. Конечно, «императоры» менялись, и столица Центра все время переезжала: из Вавилона и Суз в Александрию, затем в Рим и Константинополь, затем в Багдад, оттуда в Париж и Лондон (а в наше время она уезжает и оттуда), но «трон» всегда был один, и всегда один был владелец «трона».

Но тогда на чем основано привычное противопоставление «восток – запад»? Только на «политической целесообразности»? Не только. «Император» Центра почти никогда не был одинок. Стоило ему поудобнее устроиться на троне, как рядом появлялся «наследник» и начинал его оттуда стаскивать и, в конце концов, скидывал и забирался на трон сам, с тем чтобы устроиться там поудобней и дождаться, как уже его собственный «наследник» станет освобождать Центральный мир от него самого. Иногда «наследники» приходили к «императорам» с запада, как, например, греки к персам или европейцы к арабам, а иногда – с востока, как персы к Египту или арабы к византийцам. Борьбу за Центральный «трон» мы и видим как борьбу запада и востока. Но борьба за «трон» не была просто «политической возней». В этой борьбе «отцов» и «детей» Центральный мир переносил центр тяжести с одной ноги на другую, как делаем и все мы, когда поднимаемся по лестнице. Центральный мир поднимается по ступеням пирамиды Истории точно так же: когда один народ выдыхался, на смену ему приходил другой – молодой и свежий. Воцарение нового «императора» было просто шагом на очередную ступень.

Конечно, картина геополитических и культурных процессов в Центральном мире сложнее. Кроме «императора» и «наследника» третьим действующим лицом в Центре был «император в изгнании» – сохранившие независимость остатки бывшего «императора», которого сместил «император» нынешний, но которые продолжают хранить свою, уже ставшую «бывшей» культуру. «Императором в изгнании» в Центре-II были государства парфян и Сасанидов, в Центре-III в эпоху халифата это место досталось Византии, а в Центре-IV уже в наше время – «миру ислама». А часто «в изгнании» оказывались одновременно даже два бывших «императора». Так, отправившись «в изгнание», ислам еще застал там (правда, уже едва живой) когда-то свергнутую им самим Византию.

Кроме того, у каждого из этих «членов императорской фамилии» была своя «свита», свои «вассалы» – «варварские» народы, стремящиеся освоить его культуру. А у некоторых из этих «вассалов» (культур «2-го порядка») появлялись свои «свиты» – культуры «3-го порядка». Судьба обожженных огнем культуры народов – самим стать огнем и зажечь еще не горящих соседей. (Естественно, и «наследники» были когда-то чьими-то «вассалами».) Именно наличием «свиты» оправдывается существование «императоров в изгнании» – они живут, пока им есть кого поднимать на свой уровень.

Отношение «суверена» с «вассалами» строились по-разному. Одних «вассалов» втягивали в культуру силой: культурные народы завоевывали «варваров», как это происходило, например, совсем недавно в колониальных войнах. Но с точки зрения распространения культуры в конечном итоге не так важно – ты завоевал или тебя завоевали. И многие «вассалы» (например, захватившие Рим германцы или покорившие мусульман монголы) сами завоевывали своих «суверенов». Такие завоевания подобны браку вырождающегося аристократа и крестьянской девушки: свежая кровь оживляет засыхающее генеалогическое древо.

Центральные Вспышки

«Императоров» в Центре было восемь, и каждого из них выводила в историю своя Вспышка. Истории этих восьми

Вспышек, образующих историю Центрального мира, представлены в таблице и на схеме. Но строк и в таблице, и на схеме не 8, а 9. Девятую занимает наша Вспышка, чей Свет еще не разгорелся, но чьи просветы уже освещают нашу сегодняшнюю жизнь.

Новые метакультуры появляются примерно раз в 500 лет. А так как Вспышка работает около 2000 лет, то в каждый момент в Центре горели 3-4 Вспышки – когда одна только разгоралась, другая была еще в самом разгаре, а третья уже затухала (а большую часть нашей истории теплилась еще и четвертая). Другими словами, в Центральном мире всегда сосуществовало не менее трех метакультур.

Все восемь Центральных Вспышек несли и реализовывали и идею Центрального мира, и Идею Истории, и в этом смысле могут считаться искрами больших Вспышек. Но содержание Света Истории и Света Центрального мира в разных Вспышках было разным. Из-за этого и нам одни из них кажутся ярче, а другие тусклее. Так, очень яркими кажутся нам Первохристианская и Католическая Вспышки, а из более ранних – Египетская. В каждой из них наряду со Светом созданных ими метакультур было еще и много Света Истории.

То, что метакультуры пересекаются во времени, добавляет историческому процессу плавности: его схема – не «движение – остановка – движение – остановка», а «ускорение – замедление – ускорение – замедление». Когда энергия одной Вспышки еще только начинает иссякать, на помощь ей приходит следующая. Но такая плавность затрудняет задачу философов от истории, которые стремятся «нарезать историю на куски» («рабовладение – феодализм – капитализм», или «Египетская – Античная – Арабская – Западная культуры-цивилизации», или как-то иначе). На «куски» история режется плохо. В том-то все и дело, что 8 метакультур «режут на части» не столько время, территорию или население Центрального мира: дескать, это время античное, а это первохристианское; эта страна католическая, а эта гуманистическая; этот народ египетский, а этот ассироперсидский. Метакультуры «режут» душу Центрального мира, а значит, и души Центральных людей. В наших душах есть «зоны» каждой из восьми метакультур. Мы одновременно и люди гуманистической метакультуры с ее ценностями свободы и прав человека, и (хотя и в меньшей степени) люди католической метакультуры с ее чувством запредельного Бога, и (хотя и в еще меньшей степени) люди исламской метакультуры с ее переживанием Бога в себе. И нередко живущие внутри нас «внутренние люди» разных метакультур начинают конфликтовать между собой. И тогда та, что месяц «по-исламски» шила себе нарядное платье, отправляется на работу в скромном, «католическом» свитерке, а тот, кто вчера «по-гуманистически» разглагольствовал о свободной любви, сегодня «по-исламски» готов убить задержавшуюся на работе супругу.

А под этими пластами живых культур в нас живут пласты культур уже отживших. Отличие их от живых – в том, что если со своими «внутренними людьми» живых культур мы отождествляемся, то на своих «внутренних людей» отживших культур мы смотрим со стороны и как бы свысока, считая их поведение ребячеством или пережитками. Но, хотя с этим своим прошлым мы уже попрощались, мы с ним не расстались.

Непрекращающаяся битва за «императорский престол» Центрального мира – это только внешнее проявление другой битвы – битвы в душах Центральных людей и за души Центральных людей. Битва эта далеко не всегда была борьбой разных народов. Не реже «наследник» боролся с «императором» за душу одного народа. На римский «античный народ» не обрушивался иноземный «первохристианский народ» – просто выдыхающаяся идея Античной Вспышки пыталась (и, конечно же, безуспешно) отразить натиск юной первохристианской идеи. Точно так же сражались за души европейцев гуманизм и католицизм. Но, даже когда за «трон» боролись разные народы, «наследник» атаковал не только армию, но и душу «императора». Именно поэтому борьба греков и персов закончилась превращением (хотя, конечно, не полным) персов в греков, а ближневосточные завоевания египтян делали египтянами (хотя опять же не полностью) палестинцев и сирийцев.

Глава 15. Свет истинный

Памятники Первохристианской Вспышки

Я назвал Вспышку, которая оживляла угасающую античность римской жизни, Первохристианской потому, что такой – первой христианской – была созданная ею метакультура. Время расцвета этой метакультуры – первая половина первого тысячелетия. В конце первого тысячелетия она «застывает», а затем и входит в фазу «конец», которая продолжается почти все второе тысячелетие, вплоть до 19-го века. Но первая христианская Вспышка не была последней. Разгоревшаяся на тысячу лет позже Католическая Вспышка создала еще одну христианскую метакультуру – метакультуру с такой же явно выраженной «христианской окраской», но «окраской» совсем другой, чем первохристианская. А сегодня мы видим, как разгорающаяся новая Вспышка обещает создать еще одну метакультуру «христианского цвета».

Но Первохристианская Вспышка создала не только первую христианскую метакультуру. Идея, которую она несла, была почти такой же огромной, как и вся Идея Истории. И реализация этой идеи (я назову ее идеей нашей эры) еще далека от завершения. Так что не только первохристианская метакультура, но и вся наша жизнь за последние две тысячи лет – это памятник Первохристианской Вспышке. И памятник этот не достроен.

Но тем удивительнее, что у такой невообразимо огромной идеи есть и гораздо более компактный памятник. Этот памятник – Евангелие Иисуса: неотделимые друг от друга личность, жизнь и учение. Свет Первохристианской Вспышки стал светом Евангелия, и Его идея, становившаяся и становящаяся нашей жизнью, видней всего именно там. Другими словами, идея нашей эры – это идея христианства. Почему я говорю, что христианство сформировало и продолжает формировать нашу историю, хотя половина Центрального мира – это мусульмане, а в христианской половине немало и атеистов? Потому что плоды Исламской Вспышки и «атеистической» Гуманистической Вспышки – это плоды с разных ветвей все того же самого дерева, которое было посажено Первохристианской Вспышкой. Именно ее Свет зажег в Центральных душах ту звезду, идя на которую Центральные люди растут.

Впрочем, чтобы наполнить смыслом все эти (правильные) слова, нужно обратиться к самому главному вопросу: а что такое христианство? Конечно, может показаться, что и вопроса здесь никакого нет: ведь и так, дескать, понятно. Но это совсем не так: люди разных эпох и разных культур понимали Евангелие по-разному, из-за чего и пониманий, что такое христианство, много, и, соответственно, много и самих христианств. Но хотя толкований Евангелия и много и хотя все они преломляют одно и то же Содержание, ни одно из них само по себе не приближает нас к пониманию этого Содержания – того Главного и Вневременного, что составляет суть христианства, или, точнее, Христианства.

Неприкасаемая тема

Личное. Тема эта неприкасаемая. И сегодня писать об Этом не принято, а не так давно было и просто опасно. Но... что поделать – нужно: нас не спрашивают, о чем нам писать. А впрочем, «к чему лукавить»: писать об Этом – такое счастье! Так что и зная о всех шишках, которые неизбежно посыплются на голову «посягнувшего», грех мне жаловаться на судьбу.

Но, прежде чем начать, я должен сделать два предварительных замечания.

Первое (я уже говорил об этом): не нужно мне верить. Да что там мне... Даже словам самых Светлых Христиан, которые тянут нить Истинного Христианства от Первого Христианина в наше время, здесь можно верить, только удостоВерившись в их Истинности.

И второе: то, о чем пойдет речь дальше, – ересь. Но такая же ересь для первоклассника, знающего только «раз, два, три», – то, что «5 можно поделить на 2» или что «из 2 можно вычесть 5», а для шестиклассника – что можно извлекать квадратные корни из отрицательных чисел. Для мыши, в самом деле, «сильнее кошки зверя нет», но среди животных есть еретики, которые думают иначе.

Главное

Главное – это знание о пути к Богу. Этому учит вся Книга, и этому учит Евангелие: Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный. Что это означает?

У человека кроме низшей души есть зародыш Высшей души, который может (а раз может, то и должен) развиться и стать Высшим Человеком. Человек может и должен стать Высшим Человеком – Человеком, который сопричастен Богу. Высшая душа соединена, или, даже лучше сказать, слита с Высшим Миром, с Богом. В евангелиях Высшая душа, Высший Человек назван Христом.

Человек – Божий работник на Земле, в Божьем винограднике. Да приидет Царствие Твое... и на земле, как (это уже есть. – А.З.) на небе – вот цель его работы. Для работы по превращению Земли в Царство Божие человеку даны определенные инструменты: физическое тело и низшая психика – наиболее плотные слои души. Но чтобы Царство Божие пришло на Землю, Оно должно прийти в души людей: Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть. Без царства Божьего внутри никакого другого Царства Божьего быть не может. Царство Божие внутри – это и есть «направление главного удара».

Работая, человек набирается опыта и сил и, образно говоря, продвигается по служебной лестнице – из разнорабочего становится станочником, потом мастером, инженером и так далее. При этом одни инструменты перестают быть ему нужны, а нужными становятся другие: от носилок он становится к станку, вместо молотка вооружается калькулятором. Так человек заменяет свои низшие орудия более высокими – становится умнее и умелее. Сначала он считает на пальцах, потом складывает столбиком, потом «в уме». Когда нужно что-то узнать, сначала спрашивает родителей, потом роется в книгах, потом начинает экспериментировать. Когда хочется чего-то, что ему не дают, сначала плачет, потом начинает «канючить», потом учится хитрить и, наконец, начинает понимать, что без предмета вожделения можно и обойтись. Человек постоянно из более низкого делает более высокое: из «низшей психики» – «высшую».

Понятия «низшее» и «высшее» относительны: то, что сегодня для нас высшее, завтра, после того как мы откроем в себе более высокое, перестает быть высшим. И так было всегда. Для человека-II самым высоким в психике был ум. Мы знаем «психические вещи» и гораздо более высокие, скажем «религиозное чувство». Но подъем ко все более высокому психическому не бесконечен. Как и у любой другой, у этой лестницы есть верхняя ступень – Абсолютно Высшее. Абсолютно Высшее – это уже не психика; это выше психики. Это и есть та Высшая душа, которая в евангелиях названа Христом. А подъем от низшей психики через все более и более высокую к Высшей душе – это и есть христианский Путь.

Поднявшийся к Высшей душе обретает Христа и таким образом Спасается. Спасение выводит окрепшую (сделанную при жизни крепкой, как в «Боже святый, Боже крепкий...») Высшую душу из «плена» низшего, «плотского» мира, мира низшей психики, «мира страданий» в другой мир – Царство Небесное.

Но для этого сначала нужно закончить работу на земле. Вот почему, чтобы Спастись, нужно погубить низшую душу, «умереть». И Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее; и Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; и Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную – все это об одном: о необходимости распять в себе человека, чтобы стать Богом. Гибель души – это гибель низшей души. Потеря низшей души – не утрата, а обретение – обретение Высшей. Поэтому и Если... не будете как дети (то есть не обремененными низшей душой – А.З.), не войдете в Царство Небесное.

Растущий человек все время заменяет низшие части своей души более высокими. Поэтому к старости большинство становится мудрее и добрее. Но весь Путь к Христу очень долгий и трудный. Гибнет низшая душа частями: сначала – одна часть, затем другая. И все они гибнут только тогда, когда проживут свою жизнь до конца, то есть когда человек закончит, перерастет их. Но если такие части души, как вера в Бабу-Ягу, живут недолго, то жизнь других ее частей (таких, как мечтательность или вспыльчивость) бывает очень долгой. И только после похорон множества низших душ, которые в свое время были высшими для других, еще более низких, на вершине всего этого многоярусного могильника расцветает цветок Высшей души.

Но можно ли вообще пройти такой длинный Путь? Кажется, что это вообще невозможно. Но нет – хотя и Кто же может спастись? ...человекам это невозможно, но тем не менее Богу же все возможно, и хотя Никто не может придти ко Мне, но только если то не дано будет ему от Отца Моего. Здесь намек на главное Средство, которое выпрямляет этот длинный и извилистый Путь, где маленькие успехи чередуются с большими поражениями. Это Средство – Любовь к Богу: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим (у Марка есть очень важное добавление: и всею крепостию твоею, то есть всею твоей окрепшей Высшей душой – А.З.): сия есть первая и наибольшая заповедь. Любовное Соединение с Богом на языке психологии можно назвать осознанием Высшей души. Осознать Высшую душу – значит прилепиться своим низшим «я» к Высшему «Я». Любовь к Богу – это стремление к Нему, памятование Его и желание как можно более полного соединения с Ним. Выращивание сознательно любящей Бога части души, которая постоянно стремится к Этому Соединению, важный этап Пути.

Кульминацию христианского Пути символизируют два главных евангельских чуда: Преображение, то есть обретение Иисусом своего Христа, или, другими словами, превращение Иисуса в Христа; и Воскресение – переход окрепшей Высшей души, которая закончила свою работу, к существованию вне тела.

Всеобщее Воскресение в последний день аналогично индуистскому соединению в конце мира всех отдельных душ с Мировой Душой. Что же касается существования души между смертью и Воскресением, то этот вопрос, как и многие другие подобные ему, в евангелиях затушеван. О судьбе души после смерти говорится только намеками. Среди них есть и намеки на реинкарнацию. Самый знаменитый из них – о реинкарнации Илии-пророка как Иоанна Крестителя (Мф. 17:12, 13). Что же касается такого «важного» вопроса, как воскрешение Иисуса во плоти, то, хотя в принципе в таком воскрешении нет ничего не возможного (например, эзотерическая традиция тибетского буддизма – дзогчен – описывает многие случаи посмертного перехода в «радужное тело» самых высоких из буддистов), этот вопрос для нас вовсе не важен. Он был важен для современников Иисуса – людей-II. Без него они не могли признать Иисуса богом. Но мы уже доросли до того, чтобы понимать, что у нашей души в ее Работе есть очень много дел и помимо превращения вещественного тела в астральное. Что действительно важно в понимании Воскресения – это то, что Иисус «во-истину воскрес», то есть стал истиной, или, точнее, Истиной.

Вера – это опытное, лично пережитое знание Христа, Высшей души. Это совершенно особое психическое (или, точнее, надпсихическое) состояние. Верить – значит открыть в себе Христа, Высшую душу – и тем самым стать Христом. Другими словами, Вера и Христос – одно и то же. И совершенно естественно, что Вера наделяет человека немыслимыми (Божественными) способностями – движет горы, даже будучи величиной с горчичное зерно.

Путь к большой Вере проходит через множество маленьких вер, которые, сменяя одна другую, становятся все ярче. Но даже дальние подступы к Вере, когда Она еще только-только начинает брезжить, как солнце в густом тумане, – это очень яркие для нас состояния – около 70 люм. Средний современный человек-IV выше этих состояний не поднимается.

Разные христианства

Я не выдумал эту «доктрину». Все это есть в евангелиях. Но, хотя все это там и написано, пока мы только-только приближаемся к тому, чтобы евангелия могли быть хоть сколько-нибудь массово так прочитаны. Так читали евангелия только христианские Посвященные.

Главное в христианстве – архетип Христианства, или архетип нашей эры, – посеяно в наших душах очень высоко, в сверхсознании. Это то, что роднит всех христиан и что делает христианство близким и древним полудикарям, и современным интеллектуалам. Но, спускаясь вниз, в сознание разных людей, Свет взаимодействует с разными культурами и «одевается» в доступные этим культурам формы. Так архетип Христианства становится разными христианствами: разными мирочувствованиями и разными религиозными культурами – разными словами, интепретациями, обычаями... А уж дальше каждый человек преломляет христианство своей культуры через себя. Так, не умея передать словами Главное, мы выхватываем из огромного Христианства свое маленькое христианство – понимаем слова, освященные традицией, так, как мы способны их понять. Но, хотя люди и не могут выразить Истину христианства словами, она все равно ведет их по жизни в одном и том же Направлении. Только – к разным «промежуточным станциям»: безжалостных – к состраданию, трусливых – к бесстрашию, ленивых – к служению, темных – к образованию, образованных – к мудрости...

Различия между разными христианствами часто настолько сильны, что бросаются в глаза даже человеку, мало искушенному в тонкостях церковной жизни. Одних христиан привлекает пышность церковного убранства, а других отвращает; одни плачут, услышав орган, другие – хоровое пение, а третьих любая музыка раздражает. Одних пространство церкви должно уносить вверх, других – вдаль, а третьим необходима теснота без всякой протяженности. Одним нужно, чтобы здание собора своим величием напоминало им о Боге, даже когда они смотрят на него издалека. А другим это совсем ни к чему. И поэтому одни строят огромные соборы, другие – крошечные церквушки, а третьи – сказочные теремки. И тот, кто молится на иконы в тесной церквушке, не может молиться «голым стенам» огромного собора. Есть христиане, для которых в службе важно не столько единение с Богом, сколько единение с себе подобными. Им мешают неверующие в храме, потому что они разрушают атмосферу собора, общности. А другим совершенно не важно, кто находится рядом, так как они целиком сосредоточены на проповеднике: им нужен направляющий перст – что делать, как жить, и главное для них, чтобы проповедь была хороша. Кому-то необходимо распластаться перед Богом в молитве и биться лбом о пол. Кому-то – целовать иконы и неистово креститься. А кому-то даже стоять неудобно. И тут дело не в боголюбии или искренности веры – Вера может быть у сидящего на мягкой скамейке и Ее может не быть у совершающего сотню поклонов за службу. За всеми этими различиями стоят разные мирочувствования.

Вот оно-то – мирочувствование – и заставляет душу резонировать с теми или иными словами Писания. Одних потрясают чудеса, других – заповеди, третьих – Путь к Богу, четвертых – ужасы геенны и возможность купить избавление от нее. У одних наворачиваются слезы от Любите врагов ваших, а у других сжимаются кулаки от Не мир я принес, но меч. У одних душа поет при Святится имя Твое и Твое есть Царство и сила и слава вовеки, у других – при Да будет воля Твоя. Для одних главное – Избавь нас от лукавого, для других – Прости нам долги наши, для третьих – Да приидет Царствие Твое.

Мы различаем обычно только некоторые христианства, например католичество и православие. А ведь не только греческое христианство непохоже на французское, но и испанское христианство совсем не такое, как мексиканское, да и от итальянского испанское христианство отличается существенно.

«Не слышат и не разумеют»

Естественно, что, «заземляя» архетип Христианства, все конкретные культурно-исторические христианства искажают и выхолащивают Главное в Христианстве. Каждое из них слышит и понимает Евангелие по-своему. Это только кажется, что все мы знаем Его. На самом деле люди слышат Евангелие только выборочно. Например, сегодня никто не слышит ни Любите врагов ваших, ни Взявшие меч, мечом погибнут. Если есть враг, то нужно его не любить, а, наоборот, взять скорее меч. И хватаемся, объявляя всеобщую мобилизацию на войну то с одним врагом, то с другим и не отдавая себе отчета в том, что тем самым, умножая ненависть, мы умножаем и число врагов. А убийства врагов объявляем самым христианским делом, оправдывая их разными благородными соображениями, вроде защиты родины или защиты свободы. И при этом совершенно забываем, что желание выжить и желание Спастись – это разные желания и что «кесарева» забота о своекорыстно понимаемых интересах государства – это еще совсем не «Божие».

Людям церкви всегда не хватало в евангелиях призывов к насилию. В этом смысле Ветхий Завет куда «щедрее». Насильничать христианам приходилось не «по-евангельски», а на свой страх и риск. Чтобы восполнить этот дефицит, как оправдание насилия приспосабливали и Не мир пришел Я принести, но меч, и даже Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей и умертвят их.

А кто слышит Знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения или Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту [хотя] на один локоть? Как же не заботиться? Само собой ведь ничего не получится. И о чем тогда вообще молиться Богу, если ни о чем Его не просить?

Никто не боится грозного Кто... скажет брату своему... «безумный», подлежит геенне огненной. Не слышим. Так нам удобней. А наше восприятие так и устроено – мы не замечаем того, что нам неудобно.

Что бы было, если бы все богатые услышали Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие? И на что стала бы похожа наша жизнь, если бы имеющие власть услышали Не судите, да не судимы будете или Вынь прежде бревно из своего глаза и тогда увидишь, [как] вынуть сучок из глаза брата твоего? Но об этом можно и не задумываться – такого трудного, неприятного и опасного христианства быть не может. Оно противно здравому смыслу и логике – и логике людей-II, и логике людей-III, и логике людей-IV.

Но это простые вещи. Не легкоисполнимые, конечно, но понятные. Понятно, что нужно делать или, наоборот, чего делать не нужно. Что уж говорить о главном – о Возлюби Господа Бога всем сердцем твоим и всею душею твоею, и всем разумением твоим: сие есть первая и наибольшая заповедь и о Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный! Здесь же вообще непонятно, как это делать. И естественно, что Этого мы и подавно не слышим.

Не слышим и Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Не слышим ни Отец Мой более Меня, ни Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили. Куда там! Хотели служить – и служили. Захотели уравнять с Богом Отцом (без этого не получалось свести концы с концами в богословии) – уравняли. Захотели помпезных богослужений – и перестали слышать Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу Твоему, Который втайне. И вот циничные, ни во что не верящие политики зарабатывают очки к своим рейтингам, участвуя в помпезных богослужениях, а верующий электорат, понимая или, во всяком случае, догадываясь об их истинных мотивах, не только не порицает, но даже одобряет такую «политическую религиозность». Конечно – ведь мы не слышим Когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят... молиться, чтобы показаться перед людьми.

Есть, конечно, в евангелиях и просто загадочные места, которые мы не слышим, потому что не понимаем, что они означают. Будет жить человек... словом, исходящим из уст Божиих. Как это – «жить словом»? Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Что это такое – «нищие духом»? Бездушные, что ли? И почему Царство Небесное принадлежит тем, у кого нет духа? Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине. Что это такое – «в духе и истине»? Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ну, а это, если не давать воли фантазии, вообще ни в какие ворота!

Все это для нас как незнакомый язык – так, какие-то звуки, шумит что-то, а что говорят эти иностранцы – непонятно. Такие слова можно повторять хоть на церковно-славянском, хоть на латыни, хоть на китайском – они не станут от этого ни более, ни менее понятными.

В общем, Многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. В общем, Видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют.

Это уже другое – слышат, но «не разумеют». Так, Если глаз твой собланяет тебя, вырви его было услышано как призыв вырывать глаза, а Есть скопцы, которые сделали себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит – как призыв кастрировать детей, которых родители решили сделать «божьими людьми». Лука единственный из евангелистов заканчивает знаменитую притчу о зарытом в землю таланте словами царя: врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною. А Петр Сицилийский через восемь веков услышит эти слова как призыв Иисуса убивать еретиков.

Кесарево кесарю, а Божие Богу уразумели как призыв на «государеву службу» со всей ее грязью и оправдывали им свою глухоту к обязывающему отказываться от земного Не можете служить Богу и мамоне.

Прекрасно услышали, конечно, и самое соблазнительное: Все, чего ни попросите в молитве с верою, получите. Только пропустили мимо ушей самое главное – с верою.

Но самое интересное – не то, что многого в Евангелии мы не слышим и не разумеем, а то, что мы учимся слышать больше и разуметь лучше. Начинается все с буквального разумения – с «картинок». Скажем, слышит человек об искушении Иисуса и видит осунувшегося длинноволосого, почти голого человека в пустыне, а рядом – чертика с хвостом и рогами, который пытается сбить человека с толку. Так воспринимают христианство дети. Бог – это бородатый старик, сидящий на облаке, который (точно как Дед Мороз) исполняет желания, если вести себя хорошо. А потом начинается поиск иносказаний, скрытых смыслов. Находит их один в одном, другой – в другом. Это зависит и от опыта – того, что у человека «за душой», и от ментальных умений – в общем, от уровня развития «разумеющих». Например, юноша, наработавший опыт смутного чувства привязанности к «чему-то», что защищает его от подросткового чувства одиночества и облегчает подростковый поиск смысла жизни, может очень умно философствовать об этом неопределенном «что-то», называя «что-то», скажем, Абсолютным духом. Но это только начало. А дорога ведет выше. Туда, где эфемерное и полупридуманное «что-то» превращается в реальное «Что-то». Правда, сюда поднимаются уже совсем немногие. А еще выше, где неопределенное «Что-то» становится совершенно определенным Богом Живым, Которого не представляют и о Котором не думают, но Которого можно только знать, восходят уже лишь единицы избранных. Так, вырастая, мы все глубже понимаем, что такое вера, что такое Христос, что такое спасение... – в общем, лучше понимаем христианство. Поэтому и получаются они такими разными: христианство человека-10 совсем не то, что христианство человека-15, христианство человека-20 не то, что христианство человека-25, и даже христианство человека-30 не то, что христианство человека-40. Христианство многослойно, и путь к его надежно скрытому «от посторонних взоров» Ядру долог.

Вот отсюда и открывается «вид на Историю». То, что христианство создало современный Центральный мир, – это не банальность и не преувеличение. Свет Христианства задал направление и стал растить в этом направлении Центральный мир, разворачивая одно за другим из одного огромного Христианства разные христианства.

Разные христиане слышали и разумели разное. Первым христианам были нужны «знамения», и поэтому они сразу же услышали рассказы про чудеса: И ходил Иисус... исцеляя всякую болезнь; Пошел к ним Иисус, идя по морю и многое другое в том же роде. Но не услышали ни Если будете иметь веру... горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, – будет, ни Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит. И потому не уразумели, что в исцелениях, воскрешениях и даже в превращении воды в вино самое главное – не то, что они якобы доказывают божественность Иисуса, а самое главное – то, что все это символы христианского Пути. Они услышали и про искупление: Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов или Сын... пришел, чтобы... отдать душу Свою для искупления многих. Но большинство уразумело это в том смысле, что Спасение уже достигнуто и делать больше ничего не нужно. Правда, такое разумение было самым поверхностным. Многие услышали гораздо больше. Например, необходимость самоотречения: Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Но лишь единицы поняли это следуй как приглашение в дальний Путь. Зато многие поняли другое: что мученическая смерть ведет к Спасению – претерпевший же до конца спасется. И многие услышали приказ пропагандировать христианство: всякого, кто исповедует Меня, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным.

Прошла тысяча лет, и появились другие христиане – христиане, которые слышали Жатвы много, а делателей мало и Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой. Слышали они и Бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Тогда же «заметили» и Кто разводится с женою... тот подает ей повод прелюбодействовать.

А еще через пятьсот лет появляются еще одни христиане – христиане, услышавшие Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

Сто с небольшим лет назад Толстой попытался заставить услышать вроде бы никем не оспариваемое Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. За это его отлучили от церкви. Только недавно (и тоже не «люди церкви», а маловоцерковленные, «светские» христиане) стали слышать Начал скорбеть и тосковать и Отче Мой! если возможно, да минует меня чаша сия – слова, которые много веков заглушались громкими «осаннами». И уже совсем недавно стало расти число тех, кто слышит центральное во всем Христианстве Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет.

Мы привыкли думать, что христианство всегда было одинаковым и ничем не отличалось от нашего христианства. Мы привыкли думать, что пришел Христос и принес религию христианства, которая сохраняется и сейчас, через две тысячи лет. Но это только наша привычка. На самом деле сегодняшнее христианство и христианство двухтысячелетней давности – это совсем разные христианства. Мы сами стали совсем другими, и, по мере того как менялись мы, менялись и наши христианства. Христианство сирийца 2-го века было не таким, как христианство вестгота 7-го века, христианство палестинца 8-го века – не таким, как христианство француза 10-го века, а христианство испанцев 12-го века – не таким, как христианство русских 16-го. Более того, христианство итальянцев 20-го века совсем не такое, как христианство итальянцев 13-го века, – и не в том смысле, что верующих стало меньше, а в том смысле, что верующие стали другими.

Вот все эти и многие другие христианства, включая множество христианских сект, современных и давно исчезнувших, включая и те христианства, которые считают ересями или вообще не относят к христианству, а главное, включая и те христианства, которых еще не было, – будущие христианства, нес (конечно, в «свернутом виде») Свет Первохристианской Вспышки. И история нашей эры – это история того, как люди слышали и как разумели Свет христианства и как это разумение Света растило людей.

Из Главы 17. Перед схваткой. Плацдарм

Средство убеждения

...Неясного, не высказанного словами ощущения античным людям было мало. А чтобы сделать христианство логичным, нужно было заменить аксиомы античной логики. Но сделать это можно было, только изменив само античное видение мира.

Новые аксиомы лишь в последнюю очередь новые слова. Прежде всего новые аксиомы – это новый опыт, опыт Света, Светлой жизни. Убедить «мудрых и разумных» можно было только одним способом – не рассуждая с ними так, как они привыкли обсуждать те или иные высокие материи, а вышвырнув их из плоского мира их «мудрости и разумности». А для этого нужно было показать им То, чего в их мире не было, – показать Свет, много Света, показать Бога Живого. Потому что преодолеть «абсурдность» христианства мог только тот, кто увидел хотя бы «тень Бога» в человеке (лучше всего, конечно, в себе, но «на худой конец» хотя бы в ком-то другом).

Тех крупиц Светлого опыта, которые были у всех оказавшихся в первохристианском Свете, хватало только для осознания Света в виде смутного чувства, но не для того, чтобы «опрокинуть» старые аксиомы. Но, чтобы Светлого опыта у людей стало больше, кто-то, обладающий таким Опытом, должен был поделиться с ними – не просто словами, а опытом. Вот почему в христианстве опыт Света не менее важен, чем слова Света. Более того, с самого начала в христианстве «слово и дело» вообще были слиты в одно: Благая Весть, которую принес Иисус, – это не только слова, но и сама жизнь Иисуса.

Эта жизнь стала той Великой Мистерией, участие (хотя бы косвенное, в качестве сопереживающего зрителя) в которой и делало людей христианами. В отличие от других мистерий в этой Мистерии не играли: Ее главный герой не «понарошку», а на самом деле стал Христом и на собственном примере показал Путь от человека к Богу, открыв тем самым этот Путь для людей. Но чтобы пройти Путь и приобщиться к богам, нужно преодолеть смерть. (Во всяком случае, другого «обожения» античные люди не поняли бы.) А это значит, что герою Мистерии необходимо было воскреснуть. А для этого – умереть.

Нездоровое любопытство. Казалось бы, Преображение уже есть итог пути Иисуса. Зачем же понадобились еще и смерть на кресте, и Воскресение? Только для того, чтобы сотрясти основы античной души и заставить ее верить? Или крестные муки придали Крепкому Иисуса некое новое качество? Вопросы, вопросы... Но для нас все эти вопросы – праздные. Они имеют смысл для Того, кто сумел сам пройти через Преображение. Оттого-то эти вопросы нам и недоступны. Как недоступны для нас и множество других, всегда волновавших христиан вопросов: кем (или Кем) был Иисус до рождения и Кем стал после смерти? какое место Он занимает в Небесной Иерархии? в каких отношениях находится с Богом Отцом и так далее. И на эти вопросы ответы нам знать ни к чему. Но мало того, что ни к чему, – наше любопытство к ним не очень здорово. Потому что оно отвлекает нас от Самого Главного – того, что нам действительно необходимо понимать.

Самое Главное – Иисус, став Христом, показал нам Путь, которым нам надлежит следовать: Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я.

Искупление. Подвиг Иисуса, безусловно, был жертвой и искуплением первородного греха, но не в общепринятом наивном понимании. Первородный грех – это низшая природа. Грех Адама – не в совершении плохого поступка, а в обладании «плохой природой» (или, что то же самое, низшей психикой), которая неизбежно ведет к совершению плохих поступков. Искупление этого греха – в преодолении, исчерпании своей «плохой природы», то есть именно то, что показал Иисус. Иисус не сделал за нас нашей работы. Он «всего только» помог нам понять, что и как мы должны делать.

Был или не был?

Было или не было? Правда или вымысел? Сколько людей, особенно в последние века, мучились этими вопросами!

Чтобы ответить на них, у нас есть, фактически, только один исторический источник – Новый Завет. Именно отсюда происходят почти все наши знания о рождении христианства. Первая история церкви была написана лет через триста после евангельских событий. Материальные памятники самого раннего христианства малочисленны и невыразительны. Так же малочисленны и нехристианские свидетельства о первых христианах.

С точки зрения источниковедения Новый Завет, конечно, не идеальный источник. Но, во-первых, другого нет, а во-вторых, и этот совсем неплох. Конечно, у Нового Завета было много редакторов. Но похоже, что они (по крайней мере большинство) воздерживались от сознательных искажений. Иначе бы их труды превратили Писание в сказку, лишенную Священного Содержания. Этого, однако, не произошло. Конечно, читая Новый Завет сегодня, мы постоянно должны задумываться об авторстве того или иного пассажа: кому он принадлежал изначально, не был ли добавлен переписчиками, или видоизменен редакторами, или искажен переводчиками. Конечно, труды редакторов и переводчиков не улучшили эту Фотографию (в буквальном смысле – Фото-графию, запись Света), как любую фотографию не улучшают бесконечные пересъемки, ретуши и перепечатки. Но все равно именно по ней мы можем лучше всего и легче всего представить и Содержание, которое нес Свет, и историю Его встречи с душами людей.

Нужно только искать в этом источнике не то, чего в нем нет, а то, что в нем есть. Новый Завет рассказывает, что произошло при зарождении христианства, но не как это происходило в деталях. А нам и нужно знать что, а не как. Конечно, интересно было бы узнать и как все ЭТО происходило на самом деле. Но понять, что произошло, можно и не зная точно, как происходило. Например, всех историков – и церковников, и атеистов – всегда интересовал вопрос об историческом Иисусе. В самом деле интересно. Но можно считать евангельские рассказы исторически достоверными, и это не приблизит ни на шаг к настоящей Вере. А можно считать те же рассказы нелепой выдумкой и быть при этом настоящим Христианином. Нет сомнения, что у истоков христианства стояли Гиганты. Сколько их было, как их звали, как распределялись их роли, в каких они находились отношениях между собой и даже как складывались их личные судьбы – ничего этого мы толком не знаем. Но нам и не нужно это знать. Вполне достаточно знать, что это были Гиганты и что эти Гиганты сделали.

Впрочем, Новый Завет, хотя и без щекочущих любопытство деталей, отвечает и на «самые интересные» вопросы. «Сказка» основана на фактах. Это не просто выдумка компании друзей, у которых казнили приятеля. В исторической достоверности евангельских событий, несмотря на то что они очевидно приукрашены, убеждает то, что за словами и делами первых исторически достоверных христиан – евангелистов и мучеников – явно просматривается Образец, которому они следуют. Их слова и дела повторяют другие Слова и Дела, сказанные и сделанные кем-то другим. За Гигантами угадывается ГИГАНТ.

Во всех словах Иисуса: притчах, Нагорной проповеди, ответах на вопросы – ясно чувствуется, что это мысли и слова одного человека. Но этим человеком не мог быть ни один из евангелистов. В том-то и дело, что если мысленно отделить евангелистов от евангелий, то окажется, что евангелисты пересказывают не свои мысли, не до конца ставшие своими, не до конца о-своенные. Эта разность ощутима не только у Луки или Марка, но (хотя и не так сильно) и у Матфея, и даже у Иоанна. Никто из них не был способен ни сам сказать такие слова, ни (что то же самое) превратить в такие слова собранные где-то притчи разных сказителей. Для этого нужно было бы пропустить их через такое ОГРОМНОЕ «себя», которого у евангелистов не было. Их «себя» было немыслимо велико – иначе бы они не смогли пересказать Евангелие. Но все же «себя» евангелистов меньше «себя» того, кто вобрал в свое Евангелие весь Свет Первохристианской Вспышки, того, о ком Иоанн сказал: был Свет истинный.

Впрочем, есть и еще более простой и в то же время более весомый аргумент в пользу существования Учителя. Тысячи мучеников шли на смерть не по странной прихоти. Они шли вслед за кем-то, кто научил их – указал путь. Шли за своим учителем. А раз ученики следовали за учителем, то, значит, Учитель был.

Глава 18. «Античное христианство», или силки для солнечного зайчика

Свет в сетке из слов

С высоты нашего времени первые христианские «теории Света» кажутся очень примитивными.

Настолько примитивными, что, отстаивая их буквальное понимание, церковь выключила себя из современной культуры. Представьте себе четырехлетнего мальчугана, который с кулаками набрасывается на семилетнего брата за то, что тот не хочет верить в Деда Мороза. В такое положение поставила себя церковь в последние несколько веков. (Правда, обнаружив под елкой долгожданный подарок, семилетние скептики порой утрачивают часть своей мудрости.)

Впрочем, наиболее проницательные из первых христиан сами чувствовали эту примитивность и потому опасались «умничанья». Но без перевода «интуитивной веры» в слова обойтись было нельзя. Без слов не было бы церковного общения. Так уж устроена античная душа: вера человека-II – вера в слова. Античное «я верю» – это «я разделяю такое-то мнение (я согласен с такими-то словами)». В понимании человека-II, кто говорит одинаковые слова, тот одинаково верит, а кто говорит разные слова, тот и верит в разное. Поэтому для них было так важно, чтобы все говорили (а следовательно, в их логике – и верили) одинаково. Единение в общей вере требовало общих слов. Становящемуся христианству нужна была «твердая» форма – Свет должен был застыть, стать словами.

И поэтому античные философы, становящиеся богословами, просто бросались превращать Свет в правильные слова. Но и Свет набросился на античных людей и стал превращать их из людей-II в людей-III. Чувство Бога, рожденное Светом Первохристианской Вспышки высоко-высоко – на границе сознания и сверхсознания, вступало в реакцию с заполнявшей античные души культурой-II. Эта реакция и создавала из душ-II души-III, а из культуры-II культуру-III.

Пытаясь охватить недоступную для него в своей огромности Идею христианства, античное мышление выхватывало из Нее то, что могло. Так возникло «античное христианство». Но в то же время сами эти попытки изменяли античное мышление – оно перерастало в мышление-III.

Незамечаемый парадокс. Словосочетание «античное христианство» не вызывает у нас внутреннего протеста и кажется вполне естественным – вроде «античное искусство» или «античная наука». А ведь по сути «античное христианство» – это то же самое, что «квантовая механика для малограмотных». Христианство выше античности. Античным могло быть только упрощенное христианство – вроде «Детской Библии».

Только понимая, что церковная доктрина возникла в борьбе Света с культурой-II, можно понять, почему она так преобразила простую и ясную мысль христианства. Почему из нее, фактически, полностью исчезло Главное. Откуда взялось это странное учение о Троице, о Сыне-Слове, о спасении, о Страшном суде и воскресении во плоти. И о чем вообще так жарко спорили «христологи». И главное – почему за разговорами о словах они потеряли значение этих слов.

Чтобы понять все это, нужно «влезть в шкуру» людей античности – посмотреть на мир их глазами и постараться «попонимать» мир их «мыслительными орудиями». А эти античные мыслительные орудия настолько же менее совершенны, чем наши, насколько копье менее совершенно, чем граната. Когда смотришь на становление доктрины под этим углом, становится ясно, что она получилась такой выхолощенной, такой «античной» потому, что первые христиане были людьми поздней античности и осмыслять свое христианское мирочувствование могли только по-античному. Они ставили искусственные вопросы и тратили огромные силы, чтобы распутать то, что сами же перед тем и запутали. Но они иначе и не могли – так устроено античное мышление.

Античное мышление

Чем так сильно античное мышление отличалось от нашего?

Во-первых, по сравнению с нами они были гораздо менее «ментально агрессивны». Пытливость, склонность сомневаться и ставить трудные вопросы не свойственны античной психике. И понятно – убедиться на собственном опыте они могли только в очень немногих вещах. Ни исследования, ни эксперимента у них не было. Желание расширить свой узкий мирок (а он и в самом деле был очень узким) требовало доверия к рассказчикам. (Впрочем, и мы там, где у нас нет опыта, с готовностью верим любым нелепостям – сомневаться мы начинаем, когда слышим разные мнения по одному вопросу.) А не имея средств для разрешения сомнений, они оказывались гораздо более «всеядны» и были готовы проглотить нелепости еще похлеще, чем те, которые глотаем мы. Правда, сверхдоверчивыми они были, только если не знали на своем опыте, что это нелепость, – никто из них не поверил бы рассказу, что у его соседа три руки.

Без «ненужных вопросов» их мир был прост и органичен. И коль скоро они сами не задавали «лишних вопросов», то и не смущались никакими вопросами. У них на все были две «палочки-выручалочки». Первая «палочка-выручалочка» – что для бога нет ничего не возможного; вторая – что такое учение было передано отцами. Это тоже детская черта – стремление в трудной ситуации спрятаться за мамину юбку или пригрозить обидчику «привести старшего брата».

Во-вторых, слово для них было самоценно. Мы понимаем, что у слова много значений и разные люди используют слова в разных значениях. А для людей античности значение было одно (хотя, конечно, часто оно оказывалось у каждого из спорящих своим собственным). Поэтому они ожесточенно спорили о словах. Разные слова – значит, разные мнения. Разные мнения – значит, одно из них верно, а другое неверно. Мы понимаем, что это не обязательно так. Они не понимали. Не понимали они и, что правильные слова, не опирающиеся на опыт, пусты, а «неправильные», но подкрепленные опытом правильны. И конечно, они не понимали, что без Опыта нет Веры и что Истинная Вера вообще невыразима словами. Впрочем, сама мысль о том, что веры могут быть разными, или о том, что есть веры и Вера, показалась бы им абсурдной. Их интерпретации Писания были почти буквальны. Иносказаний глубже, чем в баснях Эзопа, они не понимали. Например, отношение «Отец – Сын» воспринималось только как отношение между человеком-отцом и человеком-сыном: первый оплодотворил мать второго, вырастил второго, любит и заботится о втором. Мы можем понять, как трудно человеку-30 сколько-нибудь правильно понять человека-40 и что человеку-20 совершенно невозможно хоть сколько-нибудь правильно понять человека-30. Поэтому мы можем увидеть в линии передачи «святоотеческих преданий» пересказ одними детьми того, что они слышали от других детей, которые слышали от третьих, и так далее – до тех подростков, которые слышали рассказ взрослых. А у античных богословов и мысли не появлялось, что возможны искажения передачи. Они не понимали – это просто не умещалось в их мире, – что, повторяя одни и те же слова, можно начисто потерять их смысл. Это понимание придет позже, в культуре-III. Хитрость еретика, спасшего себя тем, что он повторял на допросе «правильные слова» епископа, но вкладывал в них свой, еретический смысл, которая возмущала ортодоксов в 9-м веке, во 2-м или в 4-м веке осталась бы просто незамеченной.

В-третьих, их мышление было статичным. Проблема становления не укладывалась в него, подобно тому как нельзя разместить куб в плоскости.

Гераклитово «все изменяется», прозвучавшее на заре античной философии, так никогда и не было воспринято античностью. В античном мире все оставалось неизменным. У них вообще были сложные отношения со временем. Время для них было не непрерывным потоком, а последовательностью моментов. Лучше всего такое понимание времени иллюстрирует известный парадокс «Ахилл и черепаха» – Ахилл не может догнать черепаху, потому что всякий раз, когда он добегает до места, где черепаха была в предыдущий момент, черепаха уже уползает с этого места вперед. Когда-то, на заре античности, такое отношение ко времени проявилось в том, что греки ваяли свои «движущиеся» статуи, как после команды «замри!». Сейчас же они попытались скомандовать «замри!» христианству. И христианство замерло.

Для них естественно было приписывать вещи одно постоянное, всегда присущее ей свойство: «вечное», «протяженное», «летучее» и т.п. Поэтому они и ставили «вопрос ребром»: «Либо Иисус бог, либо не бог». А динамика свойств была выше их понимания. Из-за такого ментального устройства они не видели игру многих свойств, в которой одни свойства появляются, а другие исчезают, одни свойства нарастают, а другие ослабевают, «крупные» свойства распадаются на множество «мелких», а «мелкие» собираются в «крупные» и т.п. Поэтому и становление человека Иисуса Богом (Христом), в ходе которого одни свойства превращаются в другие, было за пределами их понимания.

Их мир был миром неизменных вещей, сложенных из неизменных же элементов (не важно – атомов ли Демокрита или треугольников, как в «Тимее»). Сложные вещи были для них механической смесью простых. Превращений веществ, которые несводимы к механическим перемешиваниям, для них не существовало.

В-четвертых, они были «когнитивно простыми». Так в психологии называют неспособность видеть несколько свойств сразу (например, цвет и размер). Они не только мыслили свойства как неизменные, вечно присущие вещи атрибуты, но и увязывали разные свойства в один «пучок». Так дети «сплющивают» мир, сводя все к «хорошо» и «плохо»: например, красный цвет у них может быть «хорошим», а синий – «плохим».

В-пятых, у них совершенно отсутствовало представление об «объеме понятия». Они не понимали, что многие свойства приложимы не ко всем вещам, а только к некоторым и что прикладывать их к другим вещам неправомерно. В результате они переносили «земные» понятия: «рожденный», «сотворенный», «сын», «слово» – на Реалии, к которым эти понятия неприложимы.

И когнитивная простота, и статичность, и раскладываемость мира на простейшие «кирпичики», и буквализм, и вера во всезнание старших – через все это проходит растущая психика. Все это мы видим у детей. Именно поэтому такие предметы, как алгебра или химия и тем более физика, нельзя изучать в младших классах до арифметики или ботаники. Что же касается споров о словах, то многие продолжают заниматься ими всю жизнь.

Эти особенности античного мышления и объясняют, почему одни вещи «античными христианами» были услышаны, а другие – и среди них Главное – услышаны не были.