Александр Зеличенко
Психолог 2-й категории
Я собирался писать о другом – не о
психологии и даже не о науке вообще. Но тема сама так повернулась. Впрочем, и к
«другому» я тоже подойду...
Началось все с того, что моя жена,
интересуясь судьбами однокурсников, зашла на сайт факультета, который она когда-то
закончила и на котором я в свое время проработал несколько прекрасных лет. Факультет
этот – один из главных в России, а когда-то – и в СССР, из тех, что готовят
психологов. Вслед за женой на сайт зашел и я. Смотреть, что стало с людьми, с
которыми когда-то вместе работал, – занятие упоительное, и я с увлечением стал листать
веб-страницы кафедр: вот, новая кафедра появилась, вот - еще новая. А вот
мелькнула знакомая фамилия, еще знакомая, еще... С интересом и еще каким-то
странным чувством, которое я сразу и не распознал, я заметил, что тех, кто
продолжает работать на факультете, гораздо больше чем ушедших, хотя (и это так
естественно!) на совсем иных должностях: профессор, профессор, заслуженный
профессор, почетный пофессор... Пониже шли фамилии доцентов. Здесь знакомые
фамилии встречались реже. Еще ниже –
научные сотрудники, лаборанты...
И тут мне впервые попалось это: «психолог
1-й категории», а чуть ниже – «психолог 2-й категории».
Я не сразу сообразил, что это значит.
Припомнилась некстати сценка из старой советской комедии, где взрослая дочь,но
не «молодого человека», а очень солидного шофера, которого играл Е.Леонов, недовольная
приготовленным отцом обедом, говорит: «Что ты наварил!?», а он отвечает: «Кашу
гречневую. С мясом... Второй категории». Припомнилось почему-то, и уж совсем,
казалось бы, не к месту и знаменитое «Свежесть бывает только одна – первая, она
же и последняя. А если осетрина второй свежести...», ну, дальше вы помните,
конечно. Черт его знает – какие только мысли не приходят в голову...
Потом я, конечно, сообразил, что 2-ая и 1-ая
категория означают зарплату, которую получают эти психологи и которая, как
можно догадаться, должна быть еще меньше, чем тоже не заоблачная зарплата
профессоров. Но тут мои мысли и глаза побежали в иную сторону: глаза вновь
заскользили по спискам, а ехидные мысли стали отмечать: вот «доцент 2-ой
категории», а вот «профессор 2-ой категории». Вот еще. Еще... А вот и
«завкафедрой 2-ой категории».Еще – завкафедрой... Список рос и рос...
Мне стало интересно, и я решил зайти на
сайт почтенной академии, отмечающей своим членством самых выдающихся
психологов. И – о, ужас! - здесь оказалась та же картина: «членкор 2-ой
категории», еще один членкор, еще, а вот и «действительный член (академик) 2-ой
категории». Вот еще...
А ведь сколько обещал этот! Или – вот
этот!.. Или – вот тот!.. Как интересно начинал! Где же все это, обещанное?..
Почему не состоялось? «Не дает ответа...»
Я помню и другие времена. Когда и
завкафедры, и профессора того же самого факультета, не говоря уж о членах
академии, были не 2-ой категории. И не 1-ой категории, и даже не высшей. Они
просто были учеными-психологами. И сегодня их имена повторяют не без трепета
уважения. Но где же их продолжатели?..
«Бедная психология» - вздохнул я и решил
рассеять нахлынувшую скорбь посещением сайта математического института, с
которым в молодости я также был связан несколько лет. И – вы мне не поверите,
уважаемый читатель – та же картина. По счастию жив еще мой учитель, математик
не высшей категории, а просто Настоящий Математик, талантливый, каким только и
подобает быть ученому, ученый. А рядом? А рядом все та же молодая когда-то и
многообещающая когда-то научная поросль, которая подросла за эти десятилетия,
украсилась степенями, званиями, должностями, но так и осталась кто «математиком
1-ой категории», а кто и, вообще , - 2-ой.
«Что же это получается?» - подумал я. Это
ведь не отдельные люди-неудачники. Это ведь целое поколение, поколение,
составленное из «психологов 2-ой категории», «математиков 2-ой категории»... И поколение это создало
российскую «психологию 2-й категории» и российскую «математику 2-ой категории».
(Только не говорите мне про Перельмана: «одна ласточка весны...», «один в
поле...», ну, вы понимаете.)
«А как могло быть иначе?» - продолжал я
свои скорбные размышления. Ведь двадцать лет любой российский ученый (кроме
нескольких подвижников, которых можно пересчитать по пальцам) обеспокоен только
одним: как добыть пропитание для себя и семьи. А ведь добывание пропитания мало
совместимо с серьезной научной работой – голова – а голова для ученого
инструмент, как вы сами понимаете, наиважнейший – не тем занята. «Служенье муз
не терпит...» И тут уж не важно, какой музе мы служим: музе научной работы или
музе деньгодобывательства – обе ревнивы и отказываются делить служителя с
соперницей: «двум господам служить нельзя».
И, хотя что-то мне подсказывало, что дело
тут не только в пагубности капитализма и что болезни нашей науки начались
раньше, я решил не углубляться в такие дебри. Потому что – и здесь я как раз подхожу
к тому «другому», о котором и собирался писать в тот момент, когда наткнулся на
«феномен 2-ой категории», – мысль моя обратилась к вопросу, который все больше
занимает меня последнее время. Вопрос этот вот какой.
Все мы очень хорошие люди, радеющие отнюдь
не только о личном и, тем более, не только о приземленно-земном. Нас занимает и
собственная профессиональная самореализация, и даже – когда эта самореализация
не сулит материально-карьерных выгод. Занимает нас, тех, кто связал свои жизни
с наукой, и прогресс этой самой науки, и даже не смотря на то, что служение
этому самому прогрессу также не всегда приносит те самые материально-карьерные
выгоды. И, наконец, всех нас, и тех, кто связал себя с науками, и тех, кто
работает в других отраслях, волнует судьба страны. Всем не чуждо гражданское
чувство или патриотическое (слово, сделанное чьими-то заботливыми руками – уж
не нашими ли? – почти неприличным) чувство. Но вот какая беда: жизнь-то у нас
одна. И на все ее не хватает – ни времени, ни сил. И тут уж приходится выбирать
– а на что же ее все-таки тратить? Донкихотствовать просто смешно. Журавль – в
небесах, и еще неизвестно, что получится из охоты на него. А синица, вот она,
здесь, почти в руках, только протяни руку.И не протянуть ее, и не схватить эту
самую синицу так глупо. И в результате мы все едва ли не поголовно превратились
в ловцов синиц, оставив погоню за журавлями кому-то другому, а сами участвуя в
ней, ну, разве что по остаточному принципу, в свободное от более важных дел
время, которого почему-то, наверное, тоже из-за этого противного
государственного устройства у нас совсем немного остается. Это кажется логичным
и единственно-возможным для таких взрослых и серьезных людей, какими мы все,
безусловно, являемся. Логичным и единственно-возможным. Но – каким-то
грустным... Впрочем, я не первый, кто загрустил от этого наблюдения: «Русскому
человеку в высшей степени свойственен возвышенный образ мыслей, но скажите,
почему в жизни он хватает так невысоко?»
Что я предлагаю? А ничего. Разве только,
может быть, задуматься, что беспросветность наших жизней, на которую мы не
устаем жаловаться, в какой-то степени устроена и нашими собственными руками и
что, и это уж в любом случае, рассеивать эту беспросветность кроме нас некому.
Совсем некому.