Мы так долго боролись за право частной собственности, что когда, наконец,
получили его, даже и мысли себе не могли позволить «А чего же все-таки мы
добились?». Частная собственность, свобода предпринимательства, рынок – все это
недостижимое в нашей юности казалось нам (а большинству и продолжает казаться)
таким прекрасным, что любое даже не посягательство, а всего только сомнение в
священности этого права воспринимается не иначе как кощунственное
«посягательство на устои». И даже такие явные издержки этого священного права,
как обнищание одних людей, в то время, как другие купаются в роскоши в
буквальном смысле этого слова, не заставляет и тени сомнения «что-то здесь не
так» закрасться в наши так называемые мозги.
И, в самом деле, стоит такой тени закрасться, так немедленно звучит
чей-то (часто собственный) окрик: «Уравниловки захотел? Совка?
Бесхозяйственности? Ух, ты такой-сякой!..»
Нет, я не захотел бесхозяйственности и прочих ужасов совка. Я о другом. О том, что хорошо бы нам
задуматься, а что такое собственность, и, может быть, что-то понять. А о чем
тут думать – уже слышу я – собственность – это мое, то чем я могу
распоряжаться, делать с ним что хочу. И
неважно, что это – зубная щетка, завод, деньги или ребенок... Впрочем, здесь
кто-то может и осечется: а в самом деле, мой ребенок – это моя собственность?
Или нет? И самые продвинутые, конечно, же признают, что нет – ребенок не
собственность и делать с ним «что хочу» нельзя. Впрочем, немало найдется и тех,
кто этого не признает. Но я пишу здесь для первых.
Ведь что получается? Если ребенок не собственность, то «несобственностью»
нужно признать и все остальное, что кажется находящимся в нашей воле, но на
самом деле только дано нам, для того чтобы мы помогали ему жить его собственной
жизнью. А ведь это относится не только к
тому, чья жизнь для нас очевидна, но и к тому, что обычно кажется нам
неживым. Скажем, - к большим
материальным ценностям, назначение которых – служить не одному человеку, а большой
группе людей, например, целому народу. И таким образом, какие бы большие материальные ценности ни оказались в
нашей «собственности», нам нужно понимать, что ценности эти состоят из двух
невидимых частей: того, что нужно лично нам для нашей жизни, и того, что нужно
для жизни других людей и по отношению к чему мы оказались только
«управляющими», а никак не «хозяевами». То есть, другими словами, частная наша
собственность далеко не вся частная. В очень значительной степени, она - собственность
общественная, и попала она к нам только под управление, чтобы мы рачительно ею
распоряжались в интересах настоящих хозяев.
Обо всем этом рассказывают несколько евангельских притч, но мы не любим
разбирать «невыгодные притчи». А
разобраться придется. Потому что иначе мы обречены продолжать наши метания,
между социалистической бесхозяйственностью и капиталистической алчностью.
Протест бурлит. Власть пытается сбить его и так, и сяк, но он все равно
бурлит. И чем дальше, тем сильнее.
Но
в кипении этом не хватает позитива: эмоция неприятия существующего положения
бьет через край, а осмысленных действий по его, этого самого положения
улучшению видно гораздо-гораздо меньше. То есть действий
немало, но все они уж очень, как бы сказать помягче, стохастичны. Не то, чтобы «весь пар уходил в свисток», но КПД протестной
активности куда ниже даже чем у паровоза, хотя и паровозный КПД не заоблачно
высок. В чем тут дело? Что
мешает нашему КПД подрасти? Происки врагов?
Конечно, не без них – враги, странные они такие люди, не хотят отрываться от
кормушки и идут для этого на всякие придумки (впрочем, не чрезмерно изысканные). Но главное, что нам
мешает, - это не враги. Гораздо сильнее мы мешаем себе сами.
В самом деле, смотрите сами. Мы более-менее
ясно понимаем, что без объединения нам ничего не сделать – по одиночке мы
малосильны. Мы более-менее понимаем, что объединить
нас может только общая идея, которая станет нашим общим делом. Мы
более-менее понимаем, что эта идея не может быть только «Долой Путина!», потому
что большинство наших сограждан, на это наше «Долой!» вполне резонно спросят:
«Долой-то – долой, а что, вы дорогой товарищ (вариант – господин хороший),
дальше-то делать полагаете?» и, не получив на свой вопрос вразумительного
ответа, пожмет плечами и отойдет в сторону. Всё это мы
понимаем. Но вот дальше понимание наше становится все
смутнее, все более «менее» и все менее «более».
Дальше
оказывается, что мы все вместе хотим-то примерно одного и того же –
государства, в котором было бы хорошо жить, и даже примерно одинаково это
государство себе представляем: без хамства, без голодных и бездомных, где никто
не ворует, не беспредельничает, где жизнь организована справедливо и честно, где
у человека есть возможность в полной мере реализовать себя и нет страха за
завтрашний день, где ничто не принуждает его подличать и врать... Это желание общее. Но вот как только речь
заходит о том, чтобы это наше общее желание выразить словами, тут у каждого
слова говорятся его собственные.
Ну, а когда уж дело доходит до того, что нам нужно наметить план, как
этого вожделенного прекрасного будущего добиться, то тут уж вообще начинается
полный разнобой. Кто предлагает рецепты сталинские, кто
–столыпинские, кто – рузвельтовские... В общем, все как с
футболом и воспитанием детей – каждый специалист и других специалистов желает
слушать в том и только в том случае, если они говорят точно то же, что говорит и
он сам. А как только нам нужно договориться,
разгораются жаркие споры по самым, казалось бы, бесспорным вопросам. Но это только кажется, что они бесспорные – на самом-то деле, еще
какие спорные. В
общем, наши «индивидуальные теории» выстраивают вокруг каждого из нас клетки,
разломать которые и объединиться у нас никак не получается.
Но «индивидуальные теории», которые за словами закрывают суть того о
чем идет разговор, это еще не всё, что мешает нам объединиться. Не менее важными «разъединителями» являются амбиции. Если не
все, то очень многие активисты протестного движения вкладывают в него силы и
время не «просто так», не только ради идеи, но и стремясь к извлечению тех или
иных личных выгод – обычно в форме повышения своего социального статуса, но
часто и просто в виде самоутверждения, повышения самооценки. И
эта дополнительная мотивация, которую хотя никто напоказ не выставляет, но
которая все равно присутствует незримо, делает задачу объединения еще более
трудно разрешимой. Каждый из нас личность со своими
собственными взглядами на жизнь и собственными устремлениями. Но беда в
том, что каждая такая личность – прутик, который легко сломать, но который очень трудно увязать
с другими прутиками, чтобы получился веник. Наша «фирма» не
вяжет веников. А нам нужно, чтобы вязала. Причем – не простые, а фирменные.
Сначала определения. Президент – тот, кого править
страной выбирает народ на ограниченное время. Царь – тот, кто правит
неограниченное время и по своему усмотрению и передает такие же властные
полномочия тому, кому захочет. Из этих
определений ясно, что Ельцин и Путин –цари, которые для нашей приятности
называют себя президентами. А конституция, которую мы приняли в 93-м году, была
и остается конституцией монархической.
Это введение.
В
чем принципиальная разница между президентским и монархическим правлением?
Монархисты надеются, что царь будет хорошим и потому менять его не надо и
мешать ему не надо. Демократы исходят из того, что президент будет плохим или,
по крайней мере, испортится от пребывания во власти и поэтому его нужно
периодически менять на другого – тоже плохого или портящегося. (Замечу в
скобках – разницы между плохим и портящимся нет никакой: хорошие не портятся.)
Ясно,
что из этих двух моделей оптимистичная модель монархистов была бы
предпочтительнее, чем обреченная готовность демократов бесконечно возносить на
вершину власти все новых и новых прохиндеев, если бы не одно «но»... «Но» это состоит в том, что надежды на
хорошего царя ничем не подкреплены. Верить в «Божьего помазанника» могут только
люди, которые совершенно не знакомы с историей и/или совершенно не понимают,
Кто такой (или Что такое) Бог и как Он «работает». Они по-детски уверены, что,
имея над собой Такого Начальника, им самим делать ничего не нужно: обо всем
позаботится Нянька, в том числе, и поставит им царя. Понятно, что это совсем не так, и потому
исторические цари получались часто не очень хорошими, а часто и очень плохими.
Но
здесь возникает вот какой вопрос: а нельзя ли нам все-таки каким-нибудь образом
поставить над собой хорошего, а не
плохого, с тем, чтобы передать ему потом царскую власть? И так, чтобы при
этом не предаваться нашему любимому делу – сладким надеждам-мечтаниям, что на
этот-то раз нам точно повезет. На первый взгляд, кажется, что этого сделать
нельзя вовсе. И действительно, риск
обмануться и избрать вместо хорошего плохого очень велик: ведь мы сами не так
уж умны, чтобы уметь точно отличать хорошее от плохого. Но все-таки дело это не
вполне безнадежное, если придерживаться двух принципов.
Принцип
первый. В выборах должны участвовать не все «мы», а только лучшие из нас –
самые умные, честные, добрые. Как таких найти? Самых умных, честных, добрых
должны избрать из своей среды чуть менее умные, честные, добрые, а тех – еще
чуть менее умные, честные, добрые... Может ли такое получиться? Трудно сказать
заранее: механизм такого многоступнчатого выбора нужно изобретать, строить,
налаживать... Это было бы весьма опасным занятием (как мы знаем по опыту СССР и
КПСС). Но здесь может помочь второй принцип.
Принцип
второй. Наверху этой выборной пирамиды никогда не должен находиться один
человек – минимум, два, а дальше, чем больше, тем лучше. Почему? Потому что
члены этого высшего органа власти должны постоянно проверять
(«свидетельствовать») хорошесть друг друга.
Такие свидетельства – единомыслие, согласие между собой по всем
вопросам. Для по-настоящему высоких
людей такое согласие-единомыслие естественно.
Появление разногласий – свидетельство неблагополучия в высшем органе
власти и необходимости передачи полноты правления на ступень ниже (от «совета
президентов» - к парламенту, или от политбюро к ЦК...).
Кстати,
как раз в КПСС и были попытки изобрести похожую систему. Провалились они по
разным причинам. Одна из них – стремление иметь главного начальника, генсека, а
не чередование (скажем, по несколько месяцев) исполнения роли главного
начальника, председателя Президиума (Политбюро). Но на то нам
и дается опыт предшественников, чтобы не повторять их ошибок.
Когда
я несколько дней назад увидел клип с бабушками, то первым побуждением у меня
было восхищение гениальностью их менеджеров-промоутеров (извините за такой
русский язык, но в данном случае он необходим), которые нашли такой
убийственно-выигрышный ход для Евровидения. Казалось, что ничего более
непобедимого и представить себе нельзя. Этот снаряд бил наповал.
Однако
после первого восторга мне пришла в голову совсем другая мысль - "Не
поймут!". Неважно даже, кто там будет жюрить в Евровидении, само это
предприятие наполнено совсем иным идеологическим и эстетическим духом. Не
сможет это жюри принять ни нашу гордость, ни нашу иронию (в данном случае
совершенно убийственную), ни нашу эстетику, ни наше стремление защититься от
того самого их идеологически-эстетического духа, да еще и на его, этого духа
территории.
Конечно,
"бабушки" на Евровидении - это настоящая "пощечина общественному
вкусу", похлеще и поэпатажней пощечина, чем выступление "пусь" в
ХСС. Но с чего бы это получившим пощечину выдавать "обидчикам"
главный приз? Вроде бы их никто в таком подставлении второй щеки раньше не
замечал. (Я тут заметил недавно несколько для себя самого неожиданно, что заслон
Запада от советского идеологического влияния - кино, литературы и пр. - был
куда более плотным, чем наш от них. Неожиданное открытие для пристарелого
"западника".)
Такой
была моя вторая мысль. Ну, а третья была о том, что поражение
"бабушек" будет даже лучше, чем их победа. Это станет еще одним
случаем, который заставит нас думать о том, какие мы все-таки разные - мы и
европейцы. И разность в данном случае эта не разность стиля поведения, а
гораздо более глубокая разность - разность эстетических предпочтений. То, что
нам видится как сплав народной энергии и глубокой иронии, сплав с высоким
эстетическим потенциалом, для европейцев оказывается просто непонятной выходкой
на эстраде и чуть ли не нарушением норм приличия.
Часто возникает вопрос «Каким вы хотите видеть
общество?» Обдумывая, как на него ответить покороче – кто сейчас читает длинные
тексты, я наткнулся на показавшаюся мне забавной мысль: написать, что нужно изменить
в СССР, чтобы он стал хорошим обществом.
Сразу же - речь не о том, что нужно
было БЫ сделать Горбачеву – никакие БЫ в разговоре об истории невозможны. Еще
сразу - СССР был болен смертельно, и речь пойдет не о
чудодейственном лекарстве, которое могло БЫ его
вылечить. Нет, разговор пойдет исключительно о будущем. Просто СССР
представляется мне удобной отправной точкой для изложения того, каким это
будущее должно быть.
Итак,
что нужно БУДЕТ изменить в общественном устройстве СССР? Главное, нужно
изменить характер КПСС. Оставить шестую статью нужно (кто помнит, что это
такое), конечно с небольшими редакционными изменениями, но нужно. А вот саму
КПСС – ее идеологию и ее практику (и наверное, название тоже – хотя это вопрос
второстепенный) нужно БУДЕТ изменить радикально. Еще раз - я говорю не о прошлом: КПСС была не
реформируема, а о будущем.
Что
нужноизменить в практике партийной жизни? Несколько вещей.
Первое
- необходимо ввести запрет на ложь. В частности, необходимо предоставить
каждому члену партии право не выполнять никакие решения, если они противоречат
его Совести и/или его убеждениям.
Второе
– необходимо ввести полную открытость партийных верхов по отношению к низам (во
всяком случае, по отношению к следующему уровню в партийной иерархии), включая
периодические отчеты и чистки.
Третье
– необходимо ввести ранги членов партии, которые отражают уровень их духовного
развития, чтобы движение по лестнице от «октябренка» до члена политбюро
определялось исключительно уровнем развития личности, ее духовным ростом.
Четвертое
– необходимо перейти от личной власти любого секретаря любого бюро к власти
коллегиальной, когда все члены всех бюро «секретарят» (председательствуют) по
очереди, а само «секретарство» является работой больше технической.
Пятое
– нужно отказаться от спешки, от желания сделать то, для чего еще не пришло
время. Это означает и радикальный пересмотр своего отношения к насилию – оно
должно быть очень строго дозировано.
Не
меньше перемен нужно и в идеологии.
Первое
– нужно отказаться от наивного материализма: мир – это не только мир вещей, но и мир идей,
и каждая вещь воплощает идею этой вещи. Экономические отношения в обществе
отражают уровень сознания этогообщества, а исторический прогресс – это
прогресс, в первую очередь, человеческой души. Поэтому и идеальное общество –
это общество идеальных людей и центральным в созидании этого общества является
созидание нового человека.
Второе
– отказаться от наивного атеизма. Если старые религии мало понимали реальное
строение Мира, то это не значит, что они его совсем не понимали. В мире есть
Реалии, которые старые религии называли Богом, и эти Реалии существенным,
определяющим образом влияют на наши жизни. Наша деятельность успешна ТОГДА И
ТОЛЬКО ТОГДА, когда мы действуем в соответствии с этими Реалиями, а не вопреки
Им. Наш канал связи с этими Реалиями – Совесть. Именно поэтому «Жить по
Совести» становится важнейшим идеологическим требованиям.
Третье
- отказаться от догматизма – «единственно верного учения». Любое
знание-понимание имеет временный характер, который отражает два фактора.
Во-первых, все время меняется сама жизнь, сам мир. Во-вторых, все время
меняется наша способность понимать мир. Поэтому то, что было правильно вчера
для людей вчера, перестает быть правильным завтра для людей завтра. По этой же
причине нельзя бояться разноголосицы, идеологической борьбы, столкновения
мнений, плюрализма. Все это позволяет нам видеть мир не со своей «кочки
зрения», а панорамно, объемно, полно. А при таком видении мира, например,
становится ясно, что вопросы собственности на средства производства,
эксплуатацию и т.п. не так важны, как важен совсем иной вопрос – справедливость
распределения общественного продукта в смысле равных материальных возможностей
для реализации своих способностей.
Четвертое
– отказаться от ложного понимания своих возможностей: сделать можно не все, что
хочется, а только то, что сделать можно. Мы не можем строить то, чего построить
нельзя, но можем помогать расти тому, что и так растет, расти легче и быстрее.
Советские
коммунисты не могли пройти через такие изменения. И сегодняшняя КПРФ не может. Но новым поколениям
это предстоит.
Начнем с
определений. «Фобия» - навязчивый страх перед
чем-то, кем-то. «Русофобия» буквально «навязчивый страх перед русскими»,
расширительно – «неприязнь к русским».
Явление
вполне реальное. Те, кто рассматривают свое прошлое или настоящее как
нахождение «под пятой» у русских (неважно, какой смысл они вкладывают в слово
«русские») русских (тех, кого они этим словом называют) боятся и естественно не
любят. Это, прежде всего, жители стран бывшего СССР и соцлагеря. Никакой другой
реальной русофобии не существует – разве что в воспаленном воображении русских
националистов. Есть другое – есть борьба за свои национальные интересы, которые
могут не совпадать с интересами России, и поэтому такая борьба часто направлена
против российских интересов. Но здесь никаких эмоций –«только бизнес».
Итак,
русофобия – страх перед теми, кого боящиеся называют «русскими». Что приводит к
появлению этого страха? Прошлый негативный опыт – во-первых. Сегодняшние
угрозы, которые исходят от русских – во-вторых. А от кого, позвольте спросить,
исходят эти угрозы? Посмотрите на выбор десять любых сайтов, в которых
муссируется слово «русский». Минимум, в девяти из них, националистических, вы не
найдете ничего, кроме неприязни, а часто и агрессивности по отношению к тем или
иным «нерусским». И неважно, откуда происходит эта неприязнь – от обиды на
судьбу или от страха перед чужаками (ксенофобией в буквальном смысле этого
слова) – такая откровенная ненависть-агрессивность не может вызывать страха
только в одном случае – когда она исходит от заведомого слабака. Но нас
слабаками считают немногие. И потому за исключением этих немногих все остальные
боятся (неважно, насколько их страхи обоснованы).
Вот
здесь-то и находится источник русофобии – в постоянно-бурлящей, шипящей
неприязни к «ненашим». Те самые люди, которые не могут говорить ни о чем
другом, кроме как про происки русофобов, на самом деле, и являются единственным
современным источником русофобии. Они просто не могут вместить в свои узкие
души, что величие России в том, чтобы к нам тянулись, чтобы нас любили, а не в
том, чтобы нас боялись. И этой своей неспособностью очень помогают тем, кто
хочет измазать в грязи само слово «русский». А любят не пугливых, обидчивых и
злобных. Любят добрых.
Поговорим о
слове «народ».
Среди нескольких его значений есть два, которые часто подменяют одно другое.
Значение первое – народ как население страны. Это значение близко к понятиям «нация» или «этнос», но не
тождественно им – об этом речь пойдет позже. Значение второе – народ как нижняя
(по социальному и культурному уровню) часть населения страны. То есть издавна
мы называем народом и весь народ страны, и часть народа. Соответственно, и
свойства народа оказываются разными, в зависимости от того, о каком «народе» мы
говорим – о «большом» или о «малом». Скажем, игру на балайках в последние века
любит не весь «большой» русский народ, а только «малый» русский народ –
народные «низы». А народные «верхи» в это время предпочитают фортепиано или
скрипку. Если же говорить о музыкальных предпочтениях всего русского народа, то
есть «большого» народа, то их выявить не удается: и сегодня кто-то млеет от
Пугачевой, кто-то плачет от Баха.
Попытки
переноса свойств «малого» народа на «большой» народ делаются постоянно –
культурным «верхам» без всяких на то оснований приписываются некоторые черты
«низов», например, любовь к самодержавию или православию. В то же время, черт,
присущих всему, то есть «большому» народу, естественно гораздо меньше, чем
черт, присущих его «малой» части. Более того, черты эти менее броские и
зачастую исследователю нужно хорошо попотеть, чтобы раскрыть их. У разных
частей народа многие ценности разные и многие традиции тоже разные.
Сегодня,
когда проблема народного самопонимания стоит особенно остро, эта попытка
переноса свойств части народа («малого» народа) на весь народ («большой» народ)
играет с нашим народным («национальным») самосознанием злую шутку. Например, то
и дело предпринимается попытка что-то давно отжившее, старое и теплящееся
сегодня разве что в самом низу огромного нашего народного организма выдать за
сущностное, присущее всему народу. К таким вещам относится, например, мужской
сексизм («мачизм») – главенствующая и даже во многом тираническая роль мужчины
в семье, или бесправное положение детей, или роль религии и церкви в жизни
общества. Но это еще не самая большая трудность формирования народного
самосознания. К гораздо большим проблемам ведет попытка выделить в «большом»
народе «малый» народ уже не по социальным или культурным основаниям, а по
основаниям этно-биологическим. Если народ русских «народников» 19-го века был
реальной социальной группой со своей («крестьянской») культурой, то попытки
выделить среди сегодняшних носителей русского языка и русской культуры
«Русских» с большой буквы среди русских в смысле английского Russians просто
рождают этнологическую химеру: группу, которая ничем психологически и культурно
не отличается от окружающих их носителей русского языка и русской культуры. Я
не говорю здесь о губительных политических последствиях такой вивисекции нашего
общего народного тела – они страшны, и не видеть их может только очень
близорукий человек, но последствия для формирования нашего общего самосознания
оказываются ужасны – мы лишаемся возможности понять, что нас объединяет и как
нам жить. Другими словами, мы лишаемся ориентации в жизненном пространстве и
становимся совершенно бессильны.
Происходит
то, что не может не происходить. Люди все больше теряют терпение, власть –
хотел было написать «совесть», но это было бы слишком верноподаннически, власть
теряет приличие. Она у нас, правда, никогда о приличиях не заботилась сильно,
но сегодня – еще меньше, чем раньше. И все меньше и меньше. Что власть будет
делать дальше? Зная характер инагурированного, нетрудно догадаться:
демонстрировать силу – «винтить» и винтить». На иное она не способна. И вот тут-то
возникает единственный интересный сегодня вопрос – «А что делать нам?»
Пытаясь
ответить на этот вопрос, нужно только поставить себе очень жесткие ограничения:
понять, что «мы» - это не некоторые абстрактно-идеальные «мы», которые могут
делать, что хотят, а «мы» - это очень кокретные живые мы со всем комплексом
присущих нам черт – ленью, глупостью, пофигизмом, амбициями, страхами,
комлексами, заботами, проблемами и прочая, прочая – у каждого, кто составляет
наше «мы» своими. И поэтому делать мы можем далеко не все, что хотели бы или
даже считали бы правильным, а только весьма ограниченный набор дел, который нам
по силам. Что это за набор?
Прежде
всего, нам надо «взяться за руки», взяться покрепче. Например, нам нужна широкая
сеть оповещения, в которой каждый человек является частью нескольких групп,
которым он пересылает информацию, важную для членов этих групп и соответственно
получает важную для себя информацию. Такая сеть, конечно, существует и сама по
себе – у каждого есть свои приятели. Вопрос в том, что в такую естественную
сеть можно (и нужно, как мне видится) внести политическое и иное «общественное»
измерение. Операционально это означает создание внутри общей «записной книжки»
нескольких «подкнижек»-подгрупп по числу проектов, в которые включен человек. Вещь
нехитрая. В некоторых «почтариках» она просто встроена, как возможность
организовывать «контакты» в группы.
А
дальше? Дальше начинается творчество групп по придумыванию таких проектов,
которые подхватят смежные группы. Но чтобы это заработало, в
еженедельнике дел всех нас кроме обычных дел должна появиться отдельной графой «общественная работа».
Еще
раз – с властью нельзя играть. Нельзя и биться по ее правилам. Правила надо
устанавливать самим. Например, мы хотим провести массовую акцию в Москве. На
это не надо спрашивать разрешение. Ее нужно проводить так, чтобы массовой она
становилась в результате того, что множество мелких акций сливаются в одну
крупную. Не нужно единых точек сбора. Таких точек должно быть много. Например,
ближайшие к центру незакрытые станции метро на каждой линии. Там народ, живущий
вдоль этой линии (примерно соответствует муниципальным округам), собирается к
какому-то времени и затем идет (возможно и без опознавательных знаков в виде
ленточек) к условленному месту, сжимая таким образом кольцо.
Конечно,
власть и на эту тактику найдет что противопоставить – они на все придумают
ответ. Но есть одно обстоятельство, которое работает против них – «на штыках
нельзя сидеть». Один раз можно устроить побоище, второй раз... Но этого нельзя
делать постоянно. Точно так же можно нейтрализовать одного, можно
нейтрализовать тысячу, а вот дальше начинаются проблемы. Когда нас много, мы
непобедимы без всяких булыжников и прочего «оружия пролетариата».
Но
организация наша должна быть такой, чтобы место выбитого
руководителя-координатора немедленно занимал новый человек. И руководителей у
нас и на общем, и на локальном уровне должно быть много, потому что
руководителей наших власть будет к нам и засылать и нейтрализовывать их очень
активно. Поэтому руководителями должны быть буквально все. Так
нам будет легче и различить «засланных казачков», и сопротивляться известным со
времен царской охранки методам «работы
с оппозицией».
Борис
Немцов опубликовал проект манифеста, за который криками «Да или нет?!?»
предлагается голосовать на митинге 12 июня http://b-nemtsov.livejournal.com/149811.html . Несколько
вещей необходимо сказать об этом тексте.
Манифест
очень "политичен" в самом плохом смысле слова. Он аппелирует к
чувствам и мифологии участников митинга, но в то же время обходит молчание две
главные проблемы России.
Проблема
первая - это воровство, понимаемое широко – не как юридическая, а как моральная
категория. Под воровством в этом широком
смысле нужно понимать не мошенничество, не уклонение от налогов и даже не
коррупцию, а неравномерность, чтобы сказать помягче, распределения
национального богатства. Такое воровство - прямое следствием наивно понимаемой
либерально мыслящими гражданами свободы предпринимательства. О таком воровстве говорить в интеллигентской среде не принято, это как
бы дурной тон. Но настоящим, а не «как бы» дурным тоном является наше
замалчивание или наше уклонение от проблемы.
Проблема
вторая – растление людей, опять-таки понимаемое максимально широко. Я говорю не
только о лжи, которая наводнила СМИ и делает все, чтобы стать нормой жизни. Я
говорю не только о проповеди плотских радостей во всех их проявлениях – от
эротики до гламура как стиля жизни.
Проблема растления шире. Она проявляется в деградации культуры в самом
широком понимании, в навязывании системы потребительских ценностей, в падении
требовательности к эстетическому уровню. У понимаемого таким образом растления
тоже есть свой исток в ментальности позднесоветской и постсоветской интеллигенции
- наивно понимаемая свобода творчества, еще одна священная корова, посягать на которую
в интеллигентской аудитории неприлично. Хотя и здесь замалчивание проблемы –
куда большее зло, чем привлечение к ней общественного внимания.
А
что предлагает манифест Немцова, кроме привычного и в общем справедливого «Долой
Путина!»? По сути программа сводится к
двум позициям - выборы губернаторов и парламентская республика. Станет ли нам
жить от этих новаций лучше? Боюсь, что станет хуже. Это сильно попахивает еще
большей криминализацией власти на уровне субъектов федерации при ослаблении центральной
власти. Оба требования, конечно, модные. Но умные ли они? Никак не кажутся они умными. И потому
они естественно отпугивают массу здравомыслящих людей, которые понимают, чем
обернутся в наших условиях ТАКАЯ «демократизация», даже когда эти люди настроены
сверхпротестно.
Честно говоря – самые пасмурные.
Шествие.
Люди в эссесовской форме,
окруженные единомышленниками в иной форме с лицами, отнюдь не обезображенными ни интеллекто, ни
добротой. Если кто-то
хотел нанести удар
протестному движению, то лучше он поступить не смог бы. Гей-радужные флаги и то
не произвели бы большего эффекта.
Митинг.
Ораторы, которые понимают свое дело как необходимость орать. Совершенно
открытые попытки манипулировать толпой. И похоже, не неудачные. Странные люди и
странные речи не о чем. Попытка «принять» «манифест», который был уже отвергнут
интернет-сообществом. Решение приостановить коллективные акции на 4 месяца –
непонятно, кем, когда и почему принятое. Не поражающий вкусом концерт...
Что
это означает? Что протест продолжают сливать? Похоже, что так. Но это означает
и другое, более важное – что протесту никак не удается самоорганизоваться так,
чтобы он был защищен от подобного «слива». А защищаться будет от чего – у
власти много и рычагов воздействия, и умения: от засылки своих казачков и
покупки «казачков» наших до прямого запугивания.
И
тут напрашивается уж совсем грустное: если мы, сотни тысяч, миллионы людей не
можем сорганизоввваться и позволяем вить из нас веревки, то так нам и надо...