Александр Балтин
ДУХОВНЫЙ РОСТ
ДУХОВНЫЙ РОСТ
Сумерки ранней осени
трогают пруд.
Утка садится на воду
резко.
И линии ряби от утки
идут.
И нотки воды прозвучали,
почудилось, резво.
Обходишь пруд по яркой
покуда траве.
Камыши не качнутся,
стоят, как стража.
Что такое духовный рост? Крутится
в голове.
Липы и тополя организуют
предел пейзажа.
Дерево крепче становится,
ибо растёт.
Человек умней и добрей
становится, в этом, я полагаю
Духовный рост выражается…
Мерно плод
Вечера вызревает. Сорвать
не мечтаю.
А если просто усталость?
Какой тогда
Рост? Просто опыт принял
за мудрость.
Берёз пожелтевших мне по
нраву ажурность.
По нраву небес — даже
серая — высота.
И не сознавая растёт
человек.
Надежда — в этом.
Казалось, лето продлится
век…
…трудно, наверно, быть
быстролетящим летом…
*
* *
Желтоватые кисти берёз,
И к воде наклоняются ивы.
То есть осень ещё не
всерьёз,
Но и то, что ты видишь —
красиво.
В ранних сумерках в чаши
вольют
Иллюзорные — вкусно ли? —
оцет.
Из прудов — знаешь — воду
не пьют.
И во всём ощущается
осень.
Даже в том, как садится
на гладь
Черноватую утка с
разгону.
И никто не сумеет унять
Раскричавшуюся ворону.
*
* *
Гроб кипарисовый богатый
—
Зачем богатый трупу, а?
Гроб лакирован, а
крылатой
Душа должна бы быть.
Должна.
Выносят. Богача хоронят.
В игольное ушко верблюд…
И столь неистов грай
вороний.
Сколь правды люди не
найдут.
*
* *
Трансцендентно небо – невозможно
Осознать глубины
и слои.
Синевато-серое, тревожно,
Тайны не откроет
мне свои.
Калачи небесные
вкушал я
В завихрённом
лабиринтом сне.
И проснулся
вялый, вместе шалый,
Будто нечто
сдвинулось во мне.
Калачи обычные
порою,
Если голод
одолел, вкусны.
Интересней яви - я
не скрою -
Трансцендентные цветные
сны.
Из цикла «О РАДОСТИ
И НЕНАСТЬЕ»
(стихотворения в прозе)
2
Белый
орган Амьена – собор-орган: общее макрозвучанье: каменные звуковолны, сконцентрированно устремлённые
ввысь; весь лес святых, краббов, горгулий, орнаментов, лучей,
портал, окно-роза вписаны в
сакральность движенья; из чудовищ
прорастают святые, складки одежд, застывши навечно, текут неподвижно, и
кубы, пласты внутреннего пространства
приемлют любого, чтобы поделиться
с ним…Нотр-Дам в Париже, собор
в Реймсе, корневые системы
Кёльна, скорлупа небесных смысловых
орехов, воплотившаяся в камни; вены
соборов качают вселенскую
кровь; и стоят маяки
эти, оправдывая человечество,
мерцая ему – но не
привычным нам светом, а
сакральным, сокрытым…
9. ПОЕЗДКА
Стемнело
быстро, и осенняя темнота, оперенная различными огнями, вливалась в
окна автобуса, пряча в
себе городки и
прочую разность. Во Владимир
приехали в полночь, но
в баре гостиницы
купил всё же
чекушку, распил её с
припасёнными бутербродами, глядя в
окно, на высокий соседний
дом.
Утром
повезли в Суздаль, и
когда выезжали из
Владимира, он, глядя на улицы,
думал – Как похоже на
Калугу! Как похожи все
русские провинциальные города. Суздаль – провал в
былое, столь глубокий, что современность
кажется иллюзорной; а монотонно-заученная речь
экскурсовода не мешает попыткам представить
ту жизнь, увидеть кусочек
её на фоне
церковных стен. А во
Владимире поразили соборы – поразили внешне, белой
своей взлетающей,
невероятной энергией – так что
аскеза нутра их
казалась уже необязательной. Потом долго
шли к церкви
Покрова на Нерли, и небесные
сереющие поля отвечали
зелёным, земным; а над церковью
сиял белизной столп
света – видимый ему – поэту,
затесавшемуся в экскурсию.
11. «КТО-ТО РАЗОРИЛ ГНЕЗДО
ДРОЗДА»
Будто
что-то сбилось – важные оси
проржавели и скрипят…Нет, внешне всё
оставалось по-прежнему – но это
«что-то» всё равно
было: слегка отдалились с
женою, холодок, мерцая
инеем, залёг в
отношениях, и казалось –
говоримое им слышит, но
не понимает; а сына-студента
перестал чувствовать, слышать он
сам…Но это – нормальные мелочи, а
томило нечто, неясное ему…
В осеннем лесу
было сквозяще-одиноко, и вместе – радостно как-то, щемяще-радостно что
ли? Неизвестные грибы на
опушке напоминали студень, а
провода дребезжали, будто суля
сумму ссор. И кто-то
разорил гнездо дрозда. Дальше была
дорога – гладкая и слегка
блестящая, машины мчались
по ней, шурша шинами, мчались быстро, и
не стоило голосовать – никто не
остановится…Дачный массив был
недалеко, и по тропинке, усыпанной щебёнкой, он
прошёл к своему
домику, отпер калитку,
скрипнувшую приветственно, зашёл на
участок, опрозраченный осенью.
Ветхий домик – но всё
же уютный, уютный вдвойне, если
растопить печку, а для
этого были старые, желтизной как
ржавчиной подъеденные газеты, и
дрова, заготовленные заранее.
Огонь – оранжевое счастье – ласково делился
теплом, и текло оно, наполняя
сознание, согревая
душу…Человек сидел у
стола, и вспоминал студенистые
грибы на опушке
и кем-то разорённое
гнездо дрозда; вспоминал и
многое другое, и мелодии
былого оживали в нём,
плескали своим лёгким
звучаньем…
Потом
из сумки достал
бутерброды, термос с кофе, плоскую
фляжку коньяка; и, думая о
стёршихся, проржавевших осях своей
судьбы, стал есть и
пить, глядя на весёлые
гримасы печного огня. Стало
тепло вдвойне, и подумалось – ну что
с того, что кто-то
разорил гнездо дрозда? Будущее непременно – и прошлое, знакомое до
прожилок, служит ему надёжной
почвой. Дачный участок, запущенный и
милый, хорош в качестве
убежища, а что надо
бы кое-где подлатать
домик отходит на
второй план, ибо янтарная, коньячная струя
смягчает лабиринтом завихрённый
мозг, и оси жизни
уже не скрипят, а
привычно несут уклад
существованья, и разорённое гнездо
дрозда – в отблеске открываемой
второй фляжки – забывается вовсе…