Александр Балтин

ВОЛШЕБНЫЕ ИСТОРИИ и другие стихи

ВОЛШЕБНЫЕ ИСТОРИИ

В старинной библиотеке книги были живыми…но кто же знал об этом? Уж не те серые, скучные люди, сдувавшие пыль с томов, и не подозревавшие, что одною улыбкой можно оживить зачарованные страницы, и буквы выскочат из них, сольются в волшебном танце, и засияют, полетят надо всем чудесные птицы, таинственные веера уронят капли небывалых, дивных красок…Кому всё это нужно? Скучные, обстоятельные люди кропотливо вытягивали информацию из сочетаний букв, не зная, что сами буквы интереснее насекомых, птиц, бабочек; что при правильном подходе они, ожившие, дадут совсем иную, более высокую информацию…И книги вынуждены были прикидываться мёртвыми, хотя и были живыми.

-Пойдём в библиотеку?

-Да ну, ты что – такая скука!

В чопорно-скучном зале всё же сидят, читают большие тома, подавляя зевки, не балуя страницы улыбками…

О, от улыбок иначе бы распустились поля букв, цветами бы проросли они – заиграли б волшебно, вышли б в мир, наполняя его новым светом и знанием…Но всё остаётся по-прежнему, и чопорный зал перетекает большим воздухом, не меняясь.

-Пойдём в библиотеку?

-Ни за что!

Бессонница томила странно, густо, чем-то липким заполняла мозг, и из липкого этого поля росли образы смутные…Он пошёл в туалет; тёмный коридор обступил его, и возвращаясь назад, человек по ошибке вступил в тёмную гладь зеркала, и, увлекаемый серебряным водоворотом, стал спускаться вниз, вниз…Там была круглая комната, где на высоких стульях сидели ученики младших классов, и готические буквицы, напоминавшие в латы облачённых рыцарей, заполняли их тетради. Он сидел среди других – и он же продолжал движенье – вон! Вон из этой комнаты! По лестнице вверх: она была живая, и поприветствовала его, приподняв верхнюю ступень – за которой открылась поляна, поросшая волшебными буквами. Никогда он не видел столь красиво окрашенных, нежно поющих слов! Летающие ящерицы с милыми улыбками на широких лицах уносили к старшим классам, где не было готических тетрадей, но знания отчётливыми письменами сами проступали в мозгу; а впереди громоздилась небывалая, с каждым ярусом, отмеченным неповторимостью башня – в нижний этаж коей он и вступил…Но тут зеркало в коридоре напряглось и выплюнуло его как ненужную деталь – выплюнуло в жизнь, в невесть который класс…

По тёмному коридору он вернулся в постель, лёг и заснул сном без сновидений.

ВСЕКЛЮЧ

Сотворить мечтал всеключ – создать универсальный, открывающий все мистические двери – все, какие ни есть…

Алхимические формулы и древние манускрипты подводили его к результату – но каждый раз ускользал оный – как таинственная, не страдающая от огня саламандра. И вновь были – лабиринты древних рукописей и книг, и вновь долгие часы жгли его ум надеждой, и мерцал огонь, который, казалось, схватишь вот-вот и получишь долгожданный, мистический всеключ…

Гулял однажды (надо же отдыхать), и листья, налитые густотой июля, листья тополей и клёнов, будто шептали ему: Мы, каждый из нас, тот желанный тебе, тот необходимый ключ; и ручей, стремящийся в пруд, серебряно пел тоже, и камешки мерцали так, что из собственного заблуждения он вывел дорожку к счастью.

Но ни с кем не поделился выводом.

ОПАСНАЯ ДВЕРЬ

Павильон, напоминавший огромную церковь, будто кончался тут, завершались торговые ряды, и человек стоял под куполом, словно оказавшись в алтарной части. Советская империя – образ религиозного государства без Бога, но без Бога…как же? И вот, кривые и извращённые, возникали и множились культы по-советски, и человек, бывавший в этом космическом павильоне много раз, впервые заметил, что структурно он смоделирован с церкви.

Двери – массивные, тяжёлые – вели в разнообразные внутренние помещения, но человек не знал, куда ему, он стоял, и набирал sms, ожидая…Одна из дверей отъехала и приятель, выскочивший из неё, замахал рукой – мол, сюда, сюда.

Поздоровались.

Лестница, пыльная и полутёмная, шла между обломков декораций – так казалось, по-крайней мере; старые, фанерные макеты распадались от одного прикосновенья, огнетушители выглядывали из красных гнёзд, и пахло неприятно – мёртвым столярным клеем, застоявшимся сном вещества. Несколько людей – иные в милицейских формах – на небольшой площадке за пластиковыми столиками пили кофе и курили.

– Кофе хочешь?

– Да нет.

Новая дверь – и новые люди, ходившие взад-вперёд, переговаривавшиеся, нырявшие ещё куда-то, тащившие сумки, поднимавшиеся по лестницам…

– Суета, в общем.

– А как ты хотел? Это киносъёмки.

Всё съезжало куда-то вбок, устремлялось вверх, и казалось, избыточное движение противоречит всякому смыслу бытия, сути человеческой отъединённости и глубины; щёлкало специальное устройство, вспыхивали лампы, камера работала, и актрисы ругались, изображая нечто, и вновь люди в милицейских формах, с автоматами, входили, выходили, садились за столы, пили кофе…Разносчик пиццы в пёстрой куртке тыкался бестолково, не зная, куда пристроить свой товар…

По крутой лестнице поднялись в квадратную комнату, где диван туго поблескивал кожей, а аппаратура – компьютеры и проч. – не была включена.

Потолок был затянут чем-то блестящим, похожим на зыбкое серебро фольги.

Ещё одна дверь – и за нею долгий-долгий коридор, коленчато загибавшийся вправо.

– Ну? Пойдёшь?

– Не знаю.

– Учти – опасно.

–Ты так и не решился?

– Да нет.

Он пошёл. Нечто мягко пружинило под ногами, и тихие звуки плавали вокруг, будто нежные солнечные зайчики.

Свернув, почти сразу он нащупал дверь и отворил её, и солнце было таким же, и майская зелень вполне уже походила на зрелую, летнюю – в общем та же жизнь, но тридцать лет назад.

Мне десять вот тут, подумал он, огибая массивный, без признаков обветшанья павильон, зная, как и куда идти – чтобы увидеть живого отца, молодую маму, чтобы увидеть себя: ребёнком – которому так хотелось рассказать, как правильно, разумно, целесообразно построить свою, столь неудавшуюся жизнь…

* * *

Все накапливают деньги, а я буду камешки – решил. Разные, с прожилками, посверкивающие на солнце кварцевой крошкой – они приятно ложились в ладонь, и чем-то радовали душу. Чем? Он не знал. Он складывал их сначала в коробку, и иногда доставал, перебирал, трогал, порою даже разговаривал с ними, а потом решил их разложить более вольготно – в специальные ящики, с бархатными полями. Чем и занялся в воскресенье.

В понедельник он почувствовал тёплый свет, исходящий от ящиков и услышал лёгкое потрескиванье. Он стал выдвигать ящики из шкафов – и они, на глазах расцветали невероятными, мудрыми, нежно поющими цветами.

Спасибо, подумал он.

Тебе спасибо, тихо пели проросшие зёрна мудрости, - спасибо за отказ от суеты, от материальной бездны…

И он слышал их, и душа его расцветала в ответ.

* * *

Оживающие предметы очень интересовали его – взлетающие клумбы рассыпались фейерверком анютиных глазок, зеркала растворялись дверьми, открывая миры столь же чудесные, сколь и загадочные, дома превращались в мистические воздушные корабли, несущие к неизвестным, но думалось высоким целям…И всё бы было замечательно, но предметы не желали оживать, оставаясь косными и неподвижными, скрывающими свои души. Обеспокоенный поиском волшебной палочки, он вновь и вновь перечитывал старые, волшебные сказки, но нигде в них не находил указания, как добыть оное маленькое чудо, или – как создать его самому. Вечерами, глядя на старинный в массе украшений, чудесных завитков буфет – буфет, напоминавший готический собор – он ждал: вот-вот и откроется тот новым смыслом, таким желанным, таким таинственным. Всё оставалось по-прежнему. Плавным, всё огибающим потоком текла жизнь, и вспышек ярких, меняющих её направление не предвиделось.

Он вздыхал, вновь погружаясь в банальный поток.

ПРЕОБРАЖЕНЬЕ

Вершил гигантскую работу

Христос — кто понимал её?

От плоти обрести свободу

Возможно ли? И свет ещё…

Преображенье потрясало

Тех, видевших — белей, чем снег

Сияньем чистым представала

Христова плоть.

И нет — как нет

У тех, кто видел объясненья

Сему. Потрясены душой.

Идти такою без сомненья

Дорогой надо золотой.

Всем надо за Христом, всем надо.

Не получается никак,

Коль со грехами нету слада,

И ум затягивает мрак.

БАБОЧКИ

Махаона отследи полёт —

Лёгок он зигзагом и насыщен.

Бабочки для глаза будут пищей,

А для слуха — музыкой без нот.

Танец ли капустниц видишь ты,

Иль над мальвою лимонниц пляской

Зачарован — сгустки красоты.

Воздух же ко всем живущим — с лаской…

Летом жарко.

Бабочки — гляди,

Прямо к нам из рая залетают.

И не знают, что там впереди,

Ничего они вообще не знают.

Крылья их! Смотри — не то пейзаж,

Или лавки рыбной достоянье.

Что угодно — радуги сиянье,

Горный кряж, на лошади плюмаж.

Срок их жизни — краткость поразит,

Выстрела их жизни покороче.

Ежели полёт столь хищно-точен —

Смерти нет. А есть — не устрашит.

РАЗНЫЕ СТУПЕНИ

Миллионер думает о том, чтобы стать миллиардером.

Миллиардер думает о переустройстве мира.

Средний писатель думает о славе.

Великий — о дальнейших судьбах человечества.

Монах мечтает стать святым.

Святой мыслит так, как мы и не представляем.

Разные ступени.

* * *

Лимон порезан. Вымыт виноград.

Коньяк пить в одиночестве негоже.

Возделывал я душу будто сад —

Что ж на руины чёрные похожа?

* * *

Денег нету на подарки

Матери, друзьям.

Да и дни мои неярки —

Виноват я сам.

Жизнь свою не смог устроить,

Внешнюю не смог.

Хоть усилия утроить,

Муча бедный мозг —

Ничего ты не изменишь.

Внутренним живи.

Лишь через него оценишь

Океан любви.

Из цикла «Кус»

Кус жирный… сладкий лучше кус…

Банкир сидит перед камином,

Огонь и охрой и кармином

Играет, и хозяин брус

Подложит в пламя.

…сладкий кус

Приятен — остальное вряд ли…

Коль ты имущ — так всё в порядке,

Иное — скука…

Ты же кульТелесный, а не человек,

Коль рост души давно отверг!

Кус — принцип, овладенье им —

Сегодня жизненный режим…

Не до смеха над кем-то мне —

Над самим бы собой посмеяться!

В матерьяльной возне, колготне

Как собою — не знаю — остаться?

Я не рвал лишний кус, не рвал,

Чем давали мне насыщался.

Я седым и потрёпанным стал.

Не отвечу — собой я остался?

Главная

"Россия в Мире"

"Русская правда", оглавление

"Партстройка"

Пишите