Прошло всего 19 лет, но как это
странно - событие, которое еще так свежо в памяти многих, стало обрастать
дикими мифами, сочиняемыми профессиональными борзописцами и подхватываемыми
горячими головами, раздосадованными (да, и как не быть ими раздосадованными!)
всеми свалившимися на Россию за эти 19 лет бедами. Вот, чтобы хоть немного развеять этот так
активно нагнетаемый туман, я и хочу вспомнить ГКЧП – каким он был для обычного
московского обывателя.
Мы спали крепко, хотя и слышали
сквозь сон какой-то странный шум с улицы (окна выходили на Волгоградский
проспект). Разбудил же нас телефон.
Звонила старая знакомая. От нее мы и узнали о государственном перевороте, свержении
Горбачева, захвате власти коммунистами и
войсках в Москве. Повесив трубку, я
выглянул в окно и увидел бесконечную колонну какой-то бронетехники, тянувшуюся
к Центру.
Я помню свое ощущение. Это было
ощущение вылетевшей из клетки птицы, которая вдруг поняла, что привязана за
ногу и что ее насильно вновь втянули в клетку и что клетка захлопнулась. Мысль
о том, что ГКЧП может провалиться, мне просто не приходила в голову: весь опыт
советской жизни учил, что «сильнее кошки зверя нет» и что если коммунисты
устраивают «чрезвычайку», то, будьте уверены, они ее устроят. Обидно было до
боли зубовной. Только-только начала налаживаться жизнь. Только-только начала
расползаться эта паутина, которая опутывала все и вся и не позволяла шага
ступить – неважно чем ты занимался – наукой, искусством, техникой, педагогикой,
медициной... Никуда не поехать (я говорю о «загранице»), ничего не прочитать,
ничего не написать самому (так, чтобы это смог прочитать еще кто-то), ничего не
сделать просто на работе... Очереди в магазинах и бесконечная ложь по
телевизору – вот чем запомнился СССР брежневского и послебрежневского
времени.
Но все это стало заканчиваться,
паутина распадаться и страна оживать. Года за полтора до этого мне совершенно
случайно повезло оказаться в Америке. Помню с каким наслаждением я вернулся
оттуда в начале февраля 1990 года! Насколько только-только начавшая сбросывать
ледяную корку Россия (СССР) была в тот момент радостнее и привлекательнее! Все
как будто бы оживало. В воздухе была весна!
И вот в один момент все закончилось. Всем
начинаниям, всем планам наступил конец. На только-только почувствовавшую волю лошадку снова одели узду. Меня душила
досада и сжимались кулаки. Но... даже мысли о сопротивлении у меня не было – с коммунистами
такие шутки не проходят... И даже, когда я оказался в Центре и увидел, как
жители «агитируют» солдатиков, как кормят их, мысли о том, что что-то можно
изменить, у меня не появилось. И даже
когда я услышал, что у Белого Дома кто-то там собирается и протестует, у меня
снова не было мысли, что это может быть серьезно... Многолетний страх системы,
въевшийся в поры, не позволял мне
видеть, что коммунисты одряхлели и даже несколько тысяч протестующих могут их
остановить. А протестующих (хотя бы только в душе) в одной Москве было не
несколько тысяч, а никак не меньше нескольких миллионов – ни об одном
стороннике ГКЧП среди моих знакомых и знакомых знакомых я не слышал. Но все это неважно – я не сомневался, что в
ночь с 20-го на 21-е новая власть сметет Белый Дом и тех, кто пришел его «защищать».
А потом наступило утро 21-го, и я
снова оказался в Центре. И тут я услышал радостные крики и увидел, что бронетехника,
сопровождаемая этими криками, уходит из Москвы. Клетка снова раскрылась!
Помню свою эйфорию, и как эйфория
эта была созвучна эйфории общей. Все понимали, что это конец – конец ненавистному
игу коммунистов, которое лишило страну жизни.
Эта эйфория растянулась на месяцы. Поэтому почти
без всякого внутреннего протеста встретили мы и немедленно подписанные Ельциным
признания независмости Прибалтики (задним числом-то понятно, что он не должен
был бы этого делать ТАКИМ ОБРАЗОМ), и отстранение Горбачева от власти (он так
уже к ней и не вернулся), и решения референдума на Украине, и более поздние
Беловежские соглашения (которые задним числом кажутся преступными, но которые в
тот момент практически единогласно были поддержаны всеми многотысячными
депутатскими корпусами, состоявшими, в том числе, и из тех, кто так громко
проклинает их сегодня, позабыв о своей собственной роли в те дни), и любые
экономические начинания новой власти. Скорее, скорее из этого коммунистического
ада к Новой, прекрасной жизни!
Все разрушить и начать, наконец, жить по-человечески! Этим была наполнена жизнь
в конце 91-го начале 92-го года.
И хотя Москва готовилась к голодной зиме, а цены на килограмм колбасы взлетели на уровень месячной зарплаты, это не омрачало радости – ведь впереди была Новая жизнь!