Александр Балтин

ОПРЕДЕЛЯЮЩИЙ ВЕКТОР

ОПРЕДЕЛЯЮЩИЙ ВЕКТОР

Определяющий твоё

Существованье вектор важен,

Чтоб чернота из адских скважин

Не залила житьё-бытьё.

Он должен устремляться вверх.

Зачем ты пьёшь опять в субботу,

В том извращённую свободу

Предполагая, человек?

Зачем ты куришь натощак,

С соседями зачем ругался?

Ребёнком лучше бы остался,

Душой бы взрослой не иссяк.

Нет, душу я в себе ращу,

Пускай сей труд весьма громоздок.

В нём просто невозможен роздых,

Хоть пью порой, порой грущу.

ПЁСТРЫЙ ПЕСОК

Пёстрые программы детства мелькают перед глазами. Ребёнок смотрит в окно на пролетающий снег. Ребёнок очень неохотно учился читать – чтобы в десять лет, заболев чем-то не очень серьёзным, прочитать фольклорного Гоголя, а в одиннадцать добраться до Достоевского. Явь отступает на второй план – действительность книг становится много реальней. Мускульная пульсация памяти: криз пубертатного возраста, невозможность идти в школу; родители пробили индивидуальное обученье – ходил к учителям, отвечал выученное, и – домой, домой: к книгам и собственной писанине. Цветочки социофобии. Думал – не прижиться, не притереться к жизни, а вот поди ж…Программы детства кажутся нерасшифрованными – нечто важное скрылось в них, нечто, непонятое тобой – нынешним, написавшим немало книг, мелким служащим с прежней социофобией, к которой привык, и если прорывается она, к примеру, дискомфортом душевным в магазине терпимо, терпимо…

И звёзды ласково шевелились в небе – крохотные золотые шары…

Уже ложились спать, когда ворота заскрипели, открываемы, и вошёл брат. Августовская темнота плыла густой насыщенностью; брат был навеселе, но тотчас вытащил бутылку и вывалил на стол колбаски. Дачный городок уже спал, мама, конечно, не стала подниматься, а мы с братом у баньки соорудили костёр, жарили на шампурах колбаски, выпивали не спеша, и глядели на ласковые, шевелящиеся звёзды…

Пышный летом дачный посёлок – текуче переливающийся зеленью: купы яблонь и груш, мальва, вылезающая из-за штакетин забора, шатры крыжовника; бессчётные дачные домики. Важен один - обложенный красным кирпичом; банька рассохлась, хранят в ней сельхоз. инструменты, возле неё разводят костёр, жарят еду; старая-старая стоит тахта, и тут же – кресло из кинотеатра; есть и бильярд, сукно его поседело…Мир дачный – пёстрый разнообразными – от флоксов до роз – цветами – играющий зелёным золотом зрелого лета; мир с гамаками, сладкой ленью, змееподобным шлангом для полива грядок…

– Ребята, у вас вода есть? – Заходит Эдик: сосед – крепкосбитый, деловой. – Собрались с Галей поливать, да вода заглохла…

(Галя – его жена, умерла в прошлом году, но в сети воспоминаний все живы).

Проверяем: воды нет.

Брат уходит с Эдиком, обсуждая что-то, жестикулируя.

Инна заглядывает – Костей вашим зверятам принесла! – сообщает она, вытряхивая из бумаги различные мослы. Две круглые, пушистые, чёрные собачки сами пришли. Одна убежит потом, другую убьют – но, повторяю, все живы, живы – и дядя, построивший эту дачу – вот выходит он из огромного, жарко дышащего парника, и улыбается, бородач; и тётя, зовущая обедать, и уже накрыто на веранде – и я иду, выросший ребёнок, сочиняющий строки этого дачного детства.

Количество монстров, чудищ, нечисти в американских фильмах – отголосок индейских верований. В России не приживается. Но в России был огромный пласт преданий, связанных с домовыми, лешими, кикиморами и проч. Однако, развитие кинематографа в России приходится на период СССР – когда любая мистика была под запретом, кроме варианта детского, сказочного фильма. Отсюда не-попадание в слои кино тёмных, тяжёлых образов. А западные, американские отдают нарочитостью, фальшью, к свету не выбиться из дебрей этих…Впрочем, домовые, кажется, бывали достаточно милыми…

За пятнадцать минут…до чего? Всегда находимся в состоянии за пятнадцать минут…до сна, к примеру, до выхода из дома. Представь – вышел из дома и вместо асфальта – под ногами чёрная бездна. Не бывает. Знаешь конкретику – удержит от провала в омрак инобытия…За пятнадцать минут до смерти ел блины. Поджаристый, с корочкой блин икрою, потирал руки…И так далее. Из Чеховского рассказа. За пятнадцать минут до столкновения с айсбергом на Титанике шла сложная, пышная, рабочая, светская – разная – жизнь.

Узнать бы суть пятнадцати минут, разбить бы капсуль тайны…

Не то из блатных, не то кажется – думал о новопоступившем на работу вьюноше «старожил», проработавший здесь уже три года. Библиотека престижного ВУЗа – идут работать в основном не попавшие на первый курс, поступают потом на вечерний, а вот он – уже ветеран, не поступает, пишет что-то, а что – скрывает, таит… Курили с новопуступившим на лестнице. Мимо, хромая, искорёженной походкой прошёл инвалид.

– Жалко таких – вполголоса сказал новенький…

Не ожидая от него подобной реакции, старший пожал плечами, гася окурок…

Вот и вся история.

Гений гениев – дарованный небом, чтобы яснее стал свет его, свет метафизический, переведённый в земные, доступные образы. И – снежный пик гениальности: Сикстинская мадонна, сверхикона; вибрации космоса, пойманные в образ, будто сотканный из лучей – не верится, что использована краска; свет, застывший этим холстом поднимает до себя глядящего, оплодотворяет его душу; симфонии света, сконцентрированные в образе, будут звучать в вас, даже если видели репродукцию всего лишь, передающую силу подлинника едва ли на треть.

Жемчужный, золотистый, сине-зелёный мир Санти! Спектральный, возвышенный мир!

Кипенье и мощь античной школы…

Пределы…пределы…как до них далеко.

Вы спорите о филиокве так, будто это важно. Вражду вокруг иллюзорного термина, вражду, какая по сути антилюбовь, вы вдвигаете в реальность, полагая, что совершаете нечто благое. Кто может знать исходит ли Дух Святой только от Отца, или и от Сына? Зачем вы растите и культивируете пустой лес непроходимых, наукообразных словес? Зачем воздвигаете горы вражды в ваших сердцах, вместо того, чтобы омыть их световой любовью? Неужели придавленность плитой догматики может по-вашему быть от Бога?

– Что ты думаешь об общественной пользе? – Ничего. Я просто зарабатываю деньги.

Лучше иметь хоть какие-то идеалы, нежели гомерически хохотать над использующими это слово.

Общественная польза – цементирующий социум раствор, без него жизнь вырождается в набор эгоистических побуждений и мотивов, в конкуренцию тщеславий. Общественная польза, включающая в себя немодное нынче понятие самопожертвование, во многом оправдывает человеческую жизнь, эгоистичную в своей основе. Тем не менее, у нас охотнее рассуждают об экономических теориях, нежли о том, почему понятие идеалы кажется скомпрометированным.

Ощущение важности общественной пользы, которая есть делание для других чего-то хорошего – подспудно заложено в каждом человеческом естестве и сознанье, но – заложенное надо развивать, пестовать, дабы не сгнило оно, чтобы человек на вопрос, что ты делаешь для общественной пользы говорил – работаю, созидательно сколь могу.

На ладонях воспоминаний – пёстрый песок. Кварцевая пыль детских надежд… Золотятся иллюзии… Много неясных чёрных точек, крапинок, прожилки мусора… Скинь с ладоней, пусть развеются по ветру, останься чист, научись видеть иначе…

Нет, снова пёстрый песок жизни – привычный, любимый и ненавистный, летит в глаза, оседает на ладонях…

* * *

Богаче магараджи, ибо снег

Лежит кругом, белея – ощущаешь

Себя, однако, свой по жизни бег

При этом грешный - ты - не замедляешь.

Вдруг дёрнуло в боку – не то, что боль,

А вечером хотелось выпить водки.

И дёргает – да что это со мной?

Уже и шаг нечёткий, и не чётки

И сбиты размышления мои –

Мол, выпью и помру – такое дело.

Грядущее – моли иль не моли –

Неясно. Шаровая мощь предела.

Домой пришёл, а боль – всего прострел,

Не разогнуться, не вздохнуть, не охнуть.

Но выпью явно водки, как хотел,

И не пришёл мой срок, и рано сдохнуть.

И магараджей всё же я богат,

Коль снег блестит – наградою наград.

* * *

О бытие что знаешь ты?

Столь знает гусеница об

Устройстве леса – высоты

Не ведая, различных троп.

Участок, знаемый тобой

Так мал и ты настолько мал.

От силы мощной, стержневой

Лишь капельку – сумел и взял.

Но нечто радужное есть

В мечтанье больше видеть, знать –

Мол, я не только персть – а персть

Надеется на благодать.

ПОЧТИ РУБАИ

То вино у Хайяма – совсем не вино-алкоголь,

Но к Единому Богу любовь – отменяет и скуку, и боль,

И сосуды души заполняет она до краёв,

Хоть велик неизведанный Бог, ты же в сущности ноль.

Сколь много предо мной дорог!

Пойти вон той казалось мог,

Иной иду, той, что по мне.

Иду. Не страшен мне итог.

Былое – как песок с ладони

Стряхни – да не умею! То не

Реально – взять, стряхнуть былое…

Куда же дней несутся кони?

Былое в сущности я сам,

Сколь обращался к небесам,

Сколь плакал, сколь я ликовал,

Взлетал, мечтал увидеть сад…

Обманет прошлое? О нет.

Обманет свет? Не может свет

Обманывать, ты в том уверен:

Он есть, ну а былого нет.

То, что быстро-быстро жизнь проходит,

Означает вряд ли – неугоден

Ты ей. Что проходит быстро – жаль.

Ибо скорость бедный ум изводит.

Сколь можно к свету ты стремился,

С самим собой усердно бился.

Усердно? А скажи – насколь?

Коль свет объёмно не открылся…

* * *

Так, в нишу мозга натекают

Под вечер разные стихи.

Смех детский, всполохи мелькают,

Далёк ребёнок от тоски.

Смех детский как безгрешность, ярок.

А Кампанеллу повели

На казнь, и суммой чёрных арок

С ним вместе палачи прошли.

А в нишу мозга натекают

Стихи, утопия прельстит.

Но сети прелести смущают,

Лишь небо душу не смутит.

И в небо детский смех летит.

ПАМЯТИ АНТОНИЯ СУРОЖСКОГО

Портреты Сурожского я –

Духовную стараясь тайну

Постигнуть тайной бытия –

Разглядываю, веря такту

Любому явленной судьбы:

Её осмысленности мощной.

Насколь условия грубы

Существованья – столь же толщей

Прозрачной высоты миры

Даны – их увидать не чаем.

Монаха путь необычаен:

Такие высоте милы.

Из цикла «ХОДЖА НАСРЕДДИН»

Сгусток мудрости Насреддина

Представляется пестротой

Сказки смысла, цветаста картина.

Да, пестреет восточной красой.

На базаре ишак кричащий,

И торговец водой горласт.

Сколь считать сие настоящей

Жизнью можно? Её балласт.

Насреддин улыбается хитро,

И лучится его лицо.

Золотая тянется нитка

Мудрости – так легко…

Шутки, байки, ну а правду Насреддин

Знает на мильон людей один.

* * *

Вещь совестью людской и мастерством

Рождается – да воссияет книга,

И сделанная хорошо притом.

Кто б старых мастеров сегодня кликал?

Бумага не желтеет, переплёт

С веками в спор вступил, его победа.

Вещь медленно рождается, и вот

К нам от неё лучится норма света.

Вещь-символ. Дом и стол. Дворец и сталь,

Лопаты нам дарует и рапиры.

Вещь знаковая. Вместе – лишь деталь,

Хранящая в себе частицу мира.

Главная

"Россия в Мире"

"Русская правда", оглавление

"Партстройка"

Пишите