Александр Балтин

Из цикла «БАБОЧКИ МОМЕНТОВ БЫТИЯ»

1.Дневник

Ходили в парк, чудесно было: брели по кленовой аллее, и золотистая листва шуршала так уютно, так легко.

Сидели в миленьком кафе, ели мороженое из розоватых креманок, выдумывали святочные истории, смеялись.

…Всё и всегда будет хорошо: записи дневника дышат радостью.

Сказала, что летом хотела бы к морю.

Были в зоопарке, любовались слонами — огромными, как детские мечты.

Так понравились пеликаны!

…И вот — что-то не так, тончайший баланс нарушен, будто незримый часовой механизм даёт сбои. Что же не так? Что? Что?

…И — разряд красного крика:

Я один. Я один. Я брожу по квартире, и не знаю, куда мне деться, чем занять себя. Пусто. Пусто. Долбит мозг пустота.

Я один. Один. Что делать?

Санитары, выносившие труп самоубийцы, не знали, что в столе кричит, истекает болью и страхом никому не нужный дневник.

Приехала в гости передать приветы от провинциальных родственников и знакомых. Принесла с собой торт. Хозяин открыл бутылку вина. Приехавшая весела, молода, доброжелательна – много говорила, шутила, пили вино, и хозяин, закосневший в одиночестве, робкий, отмякал душой, и вдруг – она притянула его к себе, поцеловала…

Прошло 13 лет. Они вполне счастливо женаты, и он, до неё не знавший женщин, вспоминает порой тот дальний искристый вечер, и думает, улыбаясь – бывает такое…

Тупые молотки похмелья.

Между наковальней прошлого и молотом будущего.

Какое изделье ты сам себе напоминаешь, когда похмелье гудит, отстраняя реальность?

В одном из уютных московских дворов, праздно блуждая по проулкам, обнаружил фонтан. Струя взлетала невысоко, хрустально переламываясь у вершины. Дно бассейна синело. Забавные, белые, гипсовые медвежат руководили струёй.

Несколько капель попало мне на лицо. Наверное, они вспыхнули красно и золотисто в лучах осеннего солнца.

— Кстати, мы проезжаем мою дачу. Может быть, заедем?

В 14 лет девочка выглядит на 18. Пышная грудь красиво круглится под школьным платьем.

— Нет? – переспросил.

Она покачала головой.

— У меня есть варенье и шоколад. А там ещё красивые цветы. Нет? Ну нет, так нет.

Любовник матери подвозил её от бабушки домой.

— Как он вёл себя? – спросила мать.

— Нормально, - ответила дочка и прошла в свою комнату.

Подземный переход, несколько суженный стеклянным рядом палаток. Вечернее время.

Лохматые бездомные псы, знакомые торговцам, шествуют важно, останавливаются возле пирожков, получают еду.

Продавцы упаковывают нераспроданный товар.

В ларьках – сигареты, одежда, бессчётные, блестящие безделушки. Белые ребристые щиты опускаются, скрывая грошовое богатство.

Продавцы курят, судачат о делах, обсуждают мелочи дневной жизни. Всё ярко, таинственно.

И кажется, с приходом ночи вспыхнет какой-то летучей пёстрой лентой жизнь новая, неизвестная, манящая…

Озеро в лесу с необычной, серебряной, мерцающей водой.

Свернув с шоссе, проходишь замшелой колеёй мимо прямых, высоких, розоватых сосен, мимо лип, дубов, и вот – озеро.

Деревья уважительно расступаются тут. Плоские камни окружают воду. Видно сквозь неподвижное стекло дно в загадочных письменах ракушек, улиток, мелких камней.

Евангелический храм в Москве. Неожиданный поворот из горбатого переулка, и храм – высокий, серьёзный, кремового цвета, как-то контрастирующий с московским двором.

Круглые на башне часы и белая лапчатая роза круглого окна. Массивные двери. Линии ровные, классические, жёлтые пласты стен, мощная хребтина храмового тела.

Внутрь не зашёл. Устрашился чего-то.

Из цикла «МИМОЛЁТНОСТИ»

Старинная немецкая пишущая машинка – Рейнметалл. Корпус, тускло отсвечивающий лаком. Клавиши, инкрустированные белыми буквами. Безотказный механизм.

Когда-то очень давно что-то печатала на ней бабушка, после отец делал технические переводы с английского и французского, потом уже я перестукивал свои стихи.

За полвека сломалась раз, и я возил её в чемодане в мастерскую, где были неудобные кресла и красный вытертый ковёр. Пьяноватый дядя Володя с глазами в красных прожилках и ловкими пухловатыми руками устранил неисправность за пять минут.

Машинка, родная и близкая, как домашнее животное, понимающее с полуслова.

И – также ручным зверьком воспринимаю сложенные очки.

Лететь в такси через вечереющий сумеречный город, кидающий охапки бронзовых, бордовых, золотых листьев, творящий смуглые барочные узоры возле парабриков; лететь, видя надвигающиеся Вавилоном огромные, кубические дома, глядя на отражение зелёного огонька в стекле; лететь, сознавая лёгкую, сквозящую радость движения, забывая про цель пути.

Кусками, пятнами – поездка в Одессу в далёком детстве. Серый, серьёзный, красивый театр – огромный короб, хранящий волшебную музыку. Монеты в музее – застеклённые стеллажи на стенах. Античное золото. Массивные медали.

Тень от резной листвы на асфальте Дерибасовской.

Чрезмерная, избыточная, выводящая к Пушкину лестница, по которой течёт расплавленным потоком летнее солнце.

И море, море…

Целые системы гаражей в Калуге. Сверху видно зигзагообразное течение крыш, серые линии асфальта, кирпичную кладку. Марево жары, встающее летом. Жаркое гаражное нутро, сильно пахнущее бензином, краской, маслом. Пьёт какая-то компания, слышен гитарный перебор. Скученная, плотная, низовая, корневая жизнь…

Лесные чащи барокко, краббы, изогнутые листья, сердце в узоре лент.

Архитектурные завихренья, тяжесть и вещность.

Готика, немо поющая, стремящаяся выше, выше; шпили, вонзённые в небо, сквожение колонн.

Ажурная нежность рококо; синие, жемчужные цвета; пена, принимающая различные формы.

Черты эпох…

Салатовая, густо-зелёная, светлая, с сочной листвой растительность вокруг калужского моря. Какое море! – обычное водохранилище. Со стороны Подзавалья, где частные, уютные, цветные дома, палисады, огороды напоминают не то деревеньку, не то дачный массив разъезженные, разбитые дороги выводят к воде. Огибаешь водохранилище. Множество людей, снедь на подстилках, вино, игральные карты; чуть дальше – волейбол, бадминтон. Летний рай.

С дороги, приводящей в город, видна плоская, сверкающая гладь, и дальние особняки в зелени, и ракета возле музея космонавтики.

Белые каски охраняющих солдат. Лица подсудимых немцев кажутся чрезмерно бледными, мучнистыми. За окнами старинный витой Нюрнберг – город мастеров, крыш и птичьих гнёзд…

Гульба – шаровая, сквозная, неистовая. Лица все – будто глядишь сквозь круглый аквариум. Кажется, всполохи воспалённо-красно-багрового цвета шарами лопаются в воздухе. По-русски, на разрыв житейских скреп, адово, разбойничьи, со свистом…

Как потом обращаться к Богу?

Старый колодец в лесу около заброшенной мёртвой деревни. Чёрная концентрическая глубина.

Рыбаки, поднявшись тропками от реки, набирают воду. Вода серебряная, прозрачная, холодная – кажется, будто она легко звенит.

Видны выпуклые, чёрные, полукруглые брёвна колодца.

Овощная лавка возле дома, в коммуналке которого прожил десять лет - ребёнком.

Терпкие, свежие, земные запахи. Огромные, тёмные бочки, покрытые игольчатым белым наростом, похожим на плесень, хранят солёные огурцы. Картошка шумно сыплется в подставленную сумку через обитое жестью отверстие. Квашеная капуста в глубоких мисках.

Мощное, детское, световое воспоминанье вспыхивает в мозгу сегодняшнего взрослого.

Ехали зимним вечером в темноте правобережья старого провинциального города. Сквозь графику чёрных деревьев виден был январский, сверкающий снегами и огнями, тесно скученный скопленьями домов город. В воздухе ощущалось белое, золотое, таинственное роенье – будто ангелы где-то рядом, и они поют.

А мы не умеем слышать.

БЫЛЫЕ ГОРОДА

МЫ ЖИЛИ В ЕГИПТЕ

(стихотворение в прозе)

Сытое, яркое солнце трогает Нил нежными пальцами, и он вспыхивает, отходя от глубокого ночного сна – вспыхивает, богатый цветом, полновесный, зеленовато-синий, дающий пищу. Лабиринт чрезмерен, избыточен, и только бритоголовые жрецы знают его глубинные тайны, только их не охватывает страх при входе в этот предел…Страна мёртвых – мёртвых, но связанных с живыми незримой мощью вселенских нитей; искусство бальзамировщиков, древнее, как наши боги…Жёлтые кубы домов, и солнце, солнце – плещущее, яркое, детское, зрелое – вечное…

ВАВИЛОН

(стихотворение в прозе)

Вершина зиккурата как бы парит над городом – торговым, военным, огромным. Вход в него – гигантские врата, и изображения быков на стенах пятиноги; цветовые пятна играют бликами, и всегда – масса солнца – золотого, текущего, жирного.

(Зачем представлять несуществующие города? Не тем ли манит история, что нас там нет?)

Мощные параллелепипеды домов – жёлтые стены, квадраты окон; все мужчины чернобороды, кричит надрывно продавец воды; сохлая, цепкая лапка ростовщика, и над всеми нами – парящий, таинственный зиккурат…

У НАС, В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

(стихотворение в прозе)

Лестницы его ослепительны, белизной ступеней играя, пугают иноземных купцов золотыми львами у оснований.

В Константинополе едва ли найдёшь смрадные, кривые переулки, но – только аккуратные, облюбованные различными мастерами. Долго вызревает эмаль. В иконописной мастерской чудно пахнет кипарисом и маслом, тонкая древесная стружка золотится на солнце. А базилики темны – снаружи и изнутри – ибо голомордый грех дышит жадно и жарко. Теологический диспут на базаре – обычное дело, птица в корзинах забыта и сыр не куплен, но вопрос – трепещущий живою раной – решён. Протопатрикий зевает, глядя в окно. Пышность окружает басилевса.

И надо всем – незримый, переливающийся духовными оттенками покров тайны.

Из цикла «ТОЧКИ В ПРОСТРАНСТВЕ»

— У меня, как в ресторане, - говорила бабушка, предлагая внукам три варианта гарнира. Обедали на дачной веранде. Я ел котлеты с картошкой, а брат – макароны с жареной колбасой.

Каникулы с каждым днём немилосердно сокращались ( привет тебе, шагреневая кожа!), и лёгкая грусть омрачала высокие дни зрелого августа.

Из будки с надписью «Ремонт обуви», встроенной в подъезд выглядывает лохматая собака. Солнце светит. Псина, кажется, улыбается ему. Мастер – пожилой армянин с золотыми зубами – болтает о чём-то с тёткой, хозяйкой псины.

Жемчужные капли жизни.

Набережная Шевченко. Магазин Филателия. Скудный советский ассортимент. Несколько личностей с пухлыми портфелями в углу магазина. Кто-нибудь обязательно подойдёт, и вопрос – Чем интересуетесь? – откроет красочную перспективу. В небольшом дворике у магазина из портфеля извлекаются альбомы, и – плывут, пестреют, мерцают марки – не марки, а будто открытки даже: столь хороши они - представляющие собой целый мир – такой недоступный, такой манящий.

Палитра воспоминаний.

Пейзаж маслом – кусочек воды, речные синевато-серые переливы, лобастый камень, крутой подъём. Дальше лес, сквозящий соснами, сине-дубовый, глубокий; лес, резко упирающийся в небесную стального оттенка полосу. Пейзаж стоит на лоджии, на старом чемодане, прислонённом к шкафу, с которого облезает клочьями светло-коричневая плёнка.

Кто писал пейзаж? Не знаю. Откуда он дома? Не помню.

Кусочек чужой жизни, выраженный через стандартную, вечно новую, великую, часто молчащую природу…

Кусочек чужой жизни, проникающий в твою…

Из цикла «ЗАБАВНЫЕ МАКСИМЫ»

Если ты сбился с курса – не спеши впадать в панику – может быть прав ты, а не компас.

С похмелья глядя в зеркало, подави дрожь – зеркалу тоже страшно.

Когда звери глядят на тебя из клеток зоопарка, что им приходит в голову? Страшно озвучить…

Главная

"Россия в Мире"

"Русская правда", оглавление

"Партстройка"

Пишите