Александр Балтин
ВЛАСТЬ ГОРШКА
Город ветхий, в
городе баланс
Жизни и
у каждого есть
шанс
Сыто есть
и мягко-мягко спать.
Город – бюргерская благодать.
Некогда учёные
- стремясь
Жизни суть
познать – порвали связь
С жизнью
ради пищи тут, у
нас,
А важней
всего такая связь.
Некогда поэты
пили сок
Из народных
тем, народных строк.
И решили
жители - пускай
Нам горшок
устроит сытный рай.
То есть – возведём его
на трон.
Проявил себя: учёных
он
Повелел сварить – их
не резон
Слушать, и поэтов
и т. п.
Под горшком уютно
жить тебе?
Мне и
всем. И штат его велик
–
Всяк сановник
уяснил язык
Мрачного, тяжёлого горшка.
Власть его – как
сытая тоска.
Есть, варить и
спать – горшка закон,
Каждый в
тело сытости влюблён.
Сытость – как богиня
нам дана -
Толстая и
сонная она.
Выделен горшку
большой дворец.
Там паркеты
всюду цвета грец-
ких орехов,
комнат масса, проч.
Сколь от
роскоши бывает прок?
У горшка
постельничих пять штук –
В десять
обихаживают рук.
Личный врач – он
пользует горшок,
Чтобы оный
князь не занемог.
Князь-горшок, и граф, и
наш отец –
Нас от
мудрости избавил наконец,
От поэтов, музыкантов, проч.
Нечисть мысли! – Вы
б отдали дочь
За…ну хоть
философа? – О нет,
Забывает часто
про обед.
Вдруг – не то, не
так – и треснул наш
Князь, отец, - и
у врача мандраж,
Мёртв горшок (а
был, ответьте, жив?)…
Но при
нём ветвленье перспектив
Знали мы, как
завтрак и обед.
Из дворца
нам сообщают бред –
Умер наш
отец, почил горшок.
Архивариуса хватит
шок.
Нумизмат рыдает, и
в пивной
Потрясенье. И хозяйки
вой –
Как же мы?
И как
же без тебя?
Бородёнку дядя
теребя,
Говорит племяннику: Каюк.
И молочник
дал специально круг,
Чтоб услышать
объявленье из
Окон – умер наш
отец! Карниз
Вздрагивает…Скорбь.
Сплошная скорбь.
Как ход
жизни невозможно скор.
Что ж – опять
поэты к нам
попрут,
Композиторов с
собою приведут?
И философы
полезут к нам…
Мать предчувствует
избыток драм,
Дочь – дебела и
пастозна – в плач.
А
мальчишки, глянь, гоняют мяч.
Жизнь сама
не верит в бред
горшков,
В нашу глупость, в наш
набор грехов.
ВЕРЯ ИЛИ
ЗНАЯ?
Смерть в
обнимку с пахарем
идёт –
Пляска смерти – страшный хоровод.
Смерть идёт
в обнимку с
пышным князем –
Вверены мы
неизвестным связям,
Что удержат
мир и смерть
в узде.
Пляску смерти
вижу я везде -
В недрах
жизни пребывая долго –
Ныне в
нише собственного дома.
Смерть – алхимик, смерть
– монах. И проч.
Что ж – никто
не может нам
помочь?
На Страстной – уныние апреля.
Серый воздух – он
другим на деле
Может быть, играя
синевой
Праздничной, златистою такой.
Вербы покупать, а
не поститься –
Плохо. И отчаянья водица
Пьётся вновь
тобой из мёртвых
рек
Метафизики – ты человек?
Есть ответ. И вместе нету.
Иудея, золотому свету
Вверенная, видится опять.
И облитый
с головы до пят
Болью Иисус – к
земле сгибаем
Ношей…Вижу это
только краем
Глаза…Не могу
я за Христом,
Хоть хочу. Устал
я жить притом.
Серая апрельская
погода.
Выдумана думаю
свобода –
Не свободны по
рожденью мы
От инстинктов
плоти и потьмы.
Световое естество
пространства,
И апреля
снежное убранство.
И стремленье
за Христом идти.
Столь стремленья
мало вновь! И ты
Ешь себя
нелепейшею пищей.
Пляска смерти
кружит…Снова нищий
Со скелетом. А
за ним богач,
Я живу
в пределах неудач –
Веря, что мистерья
мировая
Завершится светом. Или
зная.
СИЛА СТРАСТНОЙ
Нету воли следовать за Христом.
Страстная. Апрель –
но с остатками снега.
Снег зимний мне кажется формою света,
Апрельский всегда неприятен при том.
События древней недели той
Насельнику
современности как представить?
Всё стало иначе –
мыслей и ощущений строй
На тогдашнее восприятие яви не переправить.
Полдень духа –
каков же он?
Духа триумф –
воскрешенье Христа.
Материальность –
стало быть – фон,
Но и она не особо проста.
Разные признаки разных времён…
Машины мчатся,
высоки дома.
И мир наш тщеславием воспалён —
Сходят от него порою с ума.
Чистая карма,
чистота души…
Души –
и не представить Христа.
Долго молиться я старался в тиши,
Не слышала думаю высота.
Крест деревянный сгибал Христа,
Кровь капала в горячий песок.
…
освещать куличи стоят – суета
Очереди.
Любой одинок.
Одинок любой –
и вместе с тем
Праздником со всеми соединён.
Ибо свет –
системою всех систем
Даден,
и не подводит он.
* * *
Вибрирующий напряженьем,
Ты ищешь истину креста.
Свинцом объевшись –
самомненьем,
Не мыслишь,
что она проста.
Мох камни мудрые покроет,
Свет дельты счистит сонный мох.
Сколь сгустки мысли удостоят
Собою мой усталый мозг?
Еда и сон,
вода и счастье,
И удовольствия земли.
И щупальцы которой страсти
Отсёк?
Другой сказал – замри.
Вибрирующий напряженьем,
Себя –
как тайну – не поймёшь.
Но ты не будешь отраженьем
Лжесвета,
что кидает ложь.
ЖИЗНЬ КАЗАЛАСЬ
ДОЛГОЙ
Лестница – дребезжащая под
шагами – вела на платформу
станции Калуга-Два. Ступени были
щербаты, а сумерки серы, как
тени, чьи легионы и
вели они. Прутики, спички сожжённые
на ступенях встречаясь, въедались в
память, и не страдал
ты от обилия мелочей, от нелепого
сора, заполнявшего мозг, и электричку
ждал – раздолбанную, дребезжащую, советскую. И уезжал
от родственников в Москву,
и жизнь
казалась долгой-долгой…
ЗИМОЮ…
Станки
для спортивных радостей – из
металла и пластика – зелёные, серые, синие -
возвышались среди снежного
поля, у зачехлённого белым
прудов, недалеко от деревянного, уютного кафе, закрытого зимою…
Приятели
гуляли, болтая ни о чём.
Остановились. Тот станок попробовали, этот; трубы ездили, блоки
ходили. – Это для детей, наверно, - предположил один. – Напряженья особо
не требуют. – Ладно, пошли, - сказал
другой, закуривая.
Белые
гирлянды снега переливались
в ветвях, а по
пруду шла, розово сверкая, лыжня…
СЧАСТЬЯ ВАМ
Обнажённые
ветви кустов и
деревьев – будто трещины воздуха.
Гуляю
с собакой, перепрыгивая чёрные
ручейки, проедающие мартовский снег.
– Мужчина, - крик явно адресован
мне. Оборачиваюсь. Дядька
красномордый, опухший, не бритый,
улыбающийся пьяновато – А у
меня пятьдесят собак, - говорит, разводя почему-то
руками. – Хорошо, - бормочу, не
зная, что ответить. И тянет, тянет
меня мой беспокойный, пушистый, золотистый пуделёк. – А
первая была, как ваша маленькая – вроде шпица, - бухтит дядька. И
добавляет неожиданно –
Счастья вам… - И вам, - отвечаю ему, вспомнив
резко, что стоит у
соседнего магазина, просит подаяние, и
в корзине у
его ног сидят
две псинки, такие грустноглазые, что почему-то
становится стыдно за
себя.
КРУГИ ВРЕМЁН
1
Срезали на лыжах углы тропок, и лыжня
блестела, как намасленная. Снег отливал синим, и каникулы казались бесконечными,
бесконечными…Ездил к двоюродному брату в Калугу – там, с залесенных гор в
бело-розоватом кружеве, съезжали на плотно зачехлённую Оку, смеялись. Шли после
домой, перебирая пёстрые моменты, ждали чая с вареньем…Хлопья детской зимы
оседают в голове взрослого, и идёт он гулять в ближайший лесопарк, слушает
внимательно скрип сметанных дорожек, перебирает воспоминанья, будто чётки, видя
в заснеженных кустах не то ежат, не то медвежат, и осознавая – чётко, до боли –
свою малость в сравненье с этим умиротворённым, заснеженным, таким великим
миром – не нуждающимся ни в ком…
2
Март – зимний месяц, и вместе – месяц
сдачи зимы – ноздреватые, рыже-чёрные сугробы ужасны, но ручейки, протачивающие
бронированный панцирь вселяют надежду. Потом апрель задует в свою свирель – и
всё оживёт: люди и мысли. Впрочем, необязательно: есть зимние приверженцы,
томящиеся в апреле чем-то неясным для них, неизречённым.
А май – фактически лето уже, данное в
густоте и объёме.
3
С коряги – чёрно-зеленоватой, крокодилом прозванной
– да в озеро – бултых, под аплодисмент брызг, пронизанный солнечным светом.
Потом в золотом песке изваляться, вспомнить морской, из которого когда-то в
детстве строил текучие, зыбкие замки. А у кустов на озёрах полно вёртких,
сине-зелёных, отливающих золотом ящериц. Огромность детского лета ни с чем не
сравнить – дачный мир, чья зелень разнообразно-густа, поездки к морю, и время,
время – бесконечное, пропитанное счастьем, лишённое каких-либо ожиданий
грядущего.
НЕСЧАСТНЫЙ ПОЭТ
Он был поэт. Он вынужден был работать в
библиотеке. Тихо? Не пыльно? Да, но он тяготился этой службой, не выносил её…
Он хотел уйти на полчаса раньше, но
восточная студентка – не то татарка, не то башкирка – буквально прилипла к
монитору, смотрела что-то, хихикала. Он наливался ядом. – Девушка, - сказал он,
- это зал для занятий, а не для развлечений. – Да знаю, знаю, - отмахнулась
она, так как будто его не было.
Он был поэт – с рваной душою, издёрганный.
За две минуты до закрытия он сказал – Выключайте, выходите. – Есть ещё время, -
отмахнулась она. Он встал, задыхаясь ударил её, страшно и сильно, она упала…
Что ты выдумываешь – несчастный поэт,
выкормыш подземелья, что ты выдумываешь, ты и поскандалить-то не сумеешь,
будешь ждать, когда эта башкирка уйдёт, злиться про себя, потом напишешь стихи…