Чайковский и мы
Грязь
Сразу же представлюсь - я не музыкант, и не музыковед, и не историк музыки (хотя просто историей искусств мне пришлось заниматься серьезно). Я не играю ни на каких инструментах, и уж не знаю чего у меня нет - слуха, музыкальной памяти или способности воспроизводить мелодии, но, как бы мне этого ни хотелось, петь я тоже совершенно не умею. И даже меломаном меня назвать нельзя. Но все это никогда не мешало мне любить музыку. И прежде всего - классическую. А в ней - великих композиторов. И среди нескольких, на пальцах одной руки сосчитать можно, самых великих - Чайковского. И не то, чтобы я энциклопедически был знаком с его творчеством, но к пережитым и вновь и вновь переживаемым самым сильным моим художественным впечатлениям относятся и "Лебединое озеро" (конечно, и спектакль с гениальной Плисецкой, который мне несколько раз посчастливилось видеть, но и просто музыка без всякого театрального действа), и "Щелкунчик" (здесь как раз просто музыка, а не какой-то конкретный спектакль), и Первый концерт для фортепиано, и концерт для скрипки с оркестром, и "Времена года", и Шестая симфония... Вот о Чайковском я и хочу сейчас поговорить. А точнее о нас самих - какими мы отражаемся в его зеркале.
Произошло это очень много лет назад. Один из моих знакомых музыковедов, застав меня едва ли не плачущим от музыки "Щелкунчика", уж не знаю зачем - не то, чтобы меня утешить, не то еще для чего-то, сообщил мне, что Чайковский был "голубой". Ощущение, надо признаться, было не из приятных - как будто в лицо плеснули грязи. Но ответить я ничего не мог - с музыковедом не поспоришь. Тем более, что сам я о жизни Чайковского не знал ровным счетом ничего (да и не пытался узнавать - зачем, когда есть музыка). И еще потому тем более, что музыковед этот был не просто музыковедом, а специалистом именно по Чайковскому. Даже познакомились мы с музыковедом во многом благодаря именно Чайковскому. Ах, какую незабываемую ночь провели мы тогда! (Не ухмыляйтесь так, пожалуйста, - лучше запомните эту фразу, она нам еще пригодится.)
Так я и прожил последующие двадцать с лишним лет своей жизни со знанием этого факта из биографии Чайковского. Никто из других моих знакомых музыковедов (а было их несколько) никогда не высказывал и тени сомнения в этом факте, и со временем я привык к нему как к данности - музыка от этого не становилась менее гениальной, и, в общем-то, меня мало смущало соседство двух слов, которые со временем все теснее сплетались между собою в "информационном пространстве" - "Чайковский" и "гомосексуализм". Конечно, след того грязноватого пятна оставался, но мало ли грязных пятен несем мы в себе.
Впрочем, сама грязноватость здесь была связана вовсе не с сексуальной ориентацией нашего гения. Я отнюдь не пуританин. Да, и в конце концов, разве мало было великих гомосексуалистов? Почитайте Платона. Для всей античной цивилизации гомосексуализм был нормой. Но это не мешает нам восхищаться Парфеноном или Венерой Милосской, не задумываясь, как проводили свои ночи их авторы. Здесь же было другое. В самой музыке Чайковского есть нечто такое, что диссонировало с этими почерпнутыми у музыковедов сведениями о его жизни. Какого рода этот диссонанс? А попробуйте представить "нетрадиционной" ориентацию автора "Ромео и Джульетты". Или Петрарки. Не получается? А с автором увертюры-фантазии "Ромео и Джульетта" получается? У меня тоже получалось. Но... не до конца. Но я еще вернусь к этому. А пока с вашего разрешения я еще повспоминаю те эпизоды собственной жизни, когда эксперты в музыке оскорбляли мою восторженную влюбленность в Чайковского (про восторженную влюбленность, пожалуйста, тоже запомните).
Было во всех этих оскорблениях еще вот что. Какое-то странное, не подберу нужного слова, - злорадство, что ли: вот посмотри-ка - кем был твой кумир! А это - совсем иное дело, чем совершенно бесцветные замечания того же Платона о любви к юношам, например, Сократа. Здесь же было желание принизить. Конечно, рассуждая логически, можно спросить, разве может принизить произведение искусства пороки его создателя? Но это - если рассуждать логически. А грязь пристает без всякой логики. Вы, наверное, не раз встречали у молодых интеллигентов пренебрежительное отношение к Пушкину. В определенном возрасте такое "высокомерие" является едва ли не нормой хорошего тона у интеллигентского юношества. Многие эту детскую болезнь со временем перерастают, но многим так и не удается с нею справиться. В этом смысле, отношением к Пушкину легко измерять уровень духовного развития. Оно как градусник, или, точнее, как ростомер: неприятие Пушкина свидетельствует о духовной "зелености". То же, очевидно, происходит в музыкальной среде и с Чайковским. Уже много лет я не общаюсь ни с кем из моих бывших друзей-музыкантов, и надеюсь, что с годами они изменились, но тогда, в годы нашей молодости хвалить Чайковского в их кругу было почти так же неловко, как хвалить хрестоматию по литературе в кругу старшеклассников. Почему? Забегая вперед, могу ответить: будучи неспособными сами подняться на высоту гениальной музыки, они (неосознанно, конечно) пытались согнуть и тем самым приблизить к своему росту ее автора. Такое часто можно видеть у маленьких детей, когда, ухватив за шею, они пытаются заставить взрослых сесть на корточки или наклониться к ним. Вот об этой нашей особенности я и хочу поговорить. Но сначала все же - о Чайковском.
Несколько дней назад, уж не помню зачем, я набрал в поисковике "Яндекса" слово "Чайковский". Кажется, я хотел посмотреть время создания какого-то произведения. И тут на меня посыпалось... Оказалось, что Интернет буквально забит "сведениями" о личной жизни Чайковского. Был тут, конечно, и гомосексуализм. Раскрученные "голубые" сайты охотно знакомили посетителей со своими версиями биографии композитора. Были и поражающие воображение и способные поспорить закрученностью своей интриги с сюжетами любого авантюрного романа версии о причинах смерти Чайковского. И всего этого "желтого" оказалось очень много. А чего-то иного, более достойного почти не оказалось совсем. Во всяком случае, звучало это достойное гораздо тише.
Так случилось, что вечер тот у меня был относительно свободным, и тогда я решил, используя возможности Интернета, познакомиться с фактической основой всех этих "ювеналово-монтекристовых" жизнеописаний Петра Ильича. И тут - поразительное открытие! - оказалось, что фактов-то как раз за всеми этими леденящими душу версиями не оказалось никаких. Я увидел, что вся эта "чайковскониада" растет исключительно из темных слухов, а также откровенной и далеко небескорыстной попытки состряпать историческую мистификацию в стиле "я слышала от того-то, который умер 50 лет назад, что он слышал от той-то, которая умерла 100 лет назад, что..." или "я читала письма, но они не сохранились, что...". И ничего более "фондированного".
Впрочем, среди поразительных открытий того вечера это было только первое. Вторым оказалось то, что вообще очень многое в жизни Чайковского, едва ли не все судьбоносные повороты его судьбы, покрыты тайной: не только смерть, но и причины разрыва с фон-Мекк, или причины женитьбы и расставания с женой... И понятно, что такая таинственность не может не давать почву для самых разных домыслов. А уж домыслы, родившись, всегда стремятся утвердиться в положении истины. Но открытия мои еще только-только начинались.
На одном из сайтов (tchaikov.ru) я нашел переписку Чайковского с Надеждой Филаретовной фон-Мекк. Я начал читать, и... смог оторваться только в середине следующего дня. А такое со мной бывает не часто. Но тут у моей увлеченности, действительно была серьезная причина. Чайковский стоял передо мной как живой. И подробнейшим, иногда даже слишком подробно рассказывал мне о себе, о своей жизни, отвечая на любые, даже еще только-только появляющиеся вопросы. Более исчерпывающего, более искреннего рассказа человека о себе и представить было нельзя. И не было для меня в этой жизни больше никаких тайн. Во всяком случае, никаких, которые мне, постороннему человеку нужно было бы знать. И понятно, что мне захотелось рассказать о том, что я увидел.
Но как? Как рассказать о личности такого масштаба? Возможно ли это? И тут в моих интернетовских бдениях мне как раз попалась небольшая статейка, написанная не то психологом, не то психиатром, которая пыталась анализировать личность Чайковского. Как же это было беспомощно, как вяло! Как мало такой "психологический портрет" отражал величие оригинала! И это при том, что автор с медико-психологической точки зрения опровергал сложившиеся мифы о Чайковском. Но вместо живого, хотя и ничего общего со своим прототипом не имеющего персонажа желтых (или голубых? в общем желто-голубых, да не обидятся на меня украинцы) авторов со страниц статьи смотрел какой-то скелет из анатомического театра, которого и человеком-то назвать язык не поворачивался. И в то же время, статья как бы дразнила: "А слабо самому написать портрет по-живее?" И немного поколебавшись, я решился: хорошо, попробую. И попробовал. Итак,
Что же это был за человек, Петр Ильич Чайковский?
Сразу должен предупредить господ атеистов и "последовательных материалистов" о трудностях последующего текста. Дело в том, что ответить на этот вопрос можно, только увидев Чайковского не самого по себе - как индивида, а Чайковского в Мире, Чайковского, выполняющего свою Миссию, свою Работу. Увидеть же Чайковского таким образом можно, только распахнув атеистическую или наивно-материалистическую "модель мира" до видения Реального Мира.
Тогда и становится понятно, что Чайковский сам был своего рода музыкальным инструментом, "Дудкой" (когда-то в молодости один из его родственников огорчался тем, что несостоявшийся молодой правовед решил променять такое почтенное дело, как правоведение, на "дудку") в руках Духа, который сыграл на этом инструменте величественную песнь России - песнь, которую должны были услышать и сами русские-россияне, и люди других культур. Эта песня объясняла нас и нам самим и не-нам. И эта песня звала нас (и не-нас) Вверх, к новым духовным высотам. Через Чайковского Дух открывал нам новую дорогу к Себе.
Вот этой Работой-Миссией и объясняется строение души Петра Ильича Чайковского. Чтобы Божественная Песнь стала песней для людей, преобразователь Одного в другое должен обладать некоторыми "конструктивными особенностями". Главную из них, пожалуй, можно назвать "ушки на макушке". Я имею в виду постоянную устремленность "ушей души" Вверх, постоянную "распахнутость вдохновению" - готовность, открытость, жажду услышать То, что композитору предстоит сделать музыкой. Другая особенность - это умение записать "Музыку души" нотными знаками, то есть обеспечить ее неискаженную (или, точнее, минимально искаженную) передачу.
Этим вторым требованием к "Дудке Духа" и была определена значительная часть особенностей души, которые порой делали Чайковского несчастным. Несчастливость Чайковского не нужно долго искать. Достаточно взглянуть на фотографии. Почти всегда в его глазах сквозит страдание. Что же это за особенности? Прежде всего - подвижность души. В душе не должно быть ничего вязкого, твердого, инертного, слишком тяжелого. Слишком жесткие принципы, слишком устойчивые мнения, слишком сильные привязанности к чему бы то ни было - все это только портило бы Инструмент, хотя и сделало бы жизнь человека более сносной. Такой Инструмент должен быть легко возбудимым, "нервным", подверженным частой смене настроений. Точно то же самое - и с житейской сметкой, и со способностью приспосабливаться (адаптироваться). Все это очень хорошо для "человека практического", но все это только мешает человеку-Дудке. Что же получается у нас в результате? А в результате человек-Дудка оказывается очень незащищенным и остро нуждающимся в защите, а потому и неустанно ищущим защитника.
Что же касается первого требования - "ушки на макушке", которое по-русски мы называем "духовностью", то оно накладывает на личность, а конкретней, на характер представлений и отношений человека, а также на то, как человек воспринимает мир (и "думает мир"), свой отпечаток. При интересе и мудром умении разбираться в Высоком отсутствие интереса и даже глупость в делах "земных", например, житейских. Чувство красоты. Религиозное чувство. Любвеобильность (не в том смысле, конечно, как может подумать кто-то из ухмыляющихся читателей). Устремленность к идеалу и ее следствие - постоянное недовольство собой (да и как же может быть доволен собой тот, кто постоянно сравнивает себя реального с Собой, каким ему предстоит стать - собой-Богом).
Вот таким человеком мы и видим Петра Ильича Чайковского. Иногда мудрого, как змий. Иногда наивного даже (а пожалуй, и особенно) в суждениях о собственных произведениях. Человеком, догадывающемся о своей Миссии, но не всегда готового к внутренней работе осознания себя. Но тут ничего не поделаешь - Дудке нужно было играть, думать же о самосовершенствовании у нее не было ни времени, ни, что даже важнее, средств. Ее конструкция этого не предусматривает.
Отсюда и видны ответы на все (или почти все) "таинственные" вопросы биографии Чайковского. Нет, гомосексуалистом он не был. Это видно и по тому, что ничто в его письмах на гомосексуализм не указывает. Есть провокации, которые заставляют гомосексуализм проявлять себя. Например, человек чувственно восторгается мужской красотой. Или видит в портретах красавиц мужчин, а в портретах красавцев - девушек. Чайковский подробно описывает посещение разных итальянских музеев, но ничего такого в его письмах даже не проскальзывает. "Тайная Вечеря" Леонардо могла бы стать такой провокацией, но Чайковского она оставляет просто равнодушным. И вообще, пластика тела его как бы совсем не привлекает. В коллекции капитолийского музея, переполненной "обнаженной натурой" Чайковский выбирает скульптуру "Умирающий гладиатор", в которой чувственности меньше всего. В галерее Боргезе, где тоже хватает "буйства тела", его глаз останавливают совсем иные картины - рафаэлевские портреты Цезаря Борджиа и папы Сикста 5-го. Естественно, что сторонники "теории гомосексуализма" (впрочем, для них это не теория, а аксиома, не нуждающаяся в доказательствах) ничего этого не видят. Но их собственные доводы (я буду говорить о них чуть позже) просто смешны.
Он всю жизнь стремился к идеальной любви - к тому, чтобы любить (женщину) и быть любимым (женщиной). Поиск этой идеальной любви явственнее всего звучит в балетах - и в "Лебедином озере", и в "Щелкунчике". Не слышать этого может только "глухой на душу". Трагическая женитьба была следствием простой ошибки: будучи поглощенным в это время "Евгением Онегиным", в своей собственной жизненной ситуации Чайковский принял Ольгу за Татьяну и, боясь повторить ошибку Онегина, повторил (несостоявшуюся у Пушкину) ошибку Ленского. Ошибку эту он понял почти мгновенно (стремительно вращающийся шар его психической конструкция повернулся так, что житейскую подслеповатость сменила присущая гению проницательность), но было поздно. Впрочем, почти одномоментно со всеми этими событиями поиск идеальной любви все-таки увенчался успехом: его возлюбленной оказалась Надежда фон-Мекк. Скорость их сближения поражает. И еще более поражает то, как после нескольких прохладных первых месяцев, когда Чайковский как бы выдерживает в переписке некоторую дистанцию, сразу же после расставания с женой он буквально бросается (иного слова не подберешь) к фон-Мекк. И хотя они никогда не встречались лично, это не помешало их отношениям быть вполне любовными.
Насколько Великая Дудка была защищена от того, чтобы на ней играли иные, не-светлые силы? По-видимому, не вполне. В Дудку пытались дуть не только ангелы, но и демоны. Музыкой их дутье чаще всего не становилось - все ограничивалось внутренними терзаниями. Но конечно, вслушиваясь внимательно, в некоторых произведениях Чайковского такие дуновения обнаружить можно. Но для очень многих людей это борение Нечеловеческого Света и человеческих страстей как раз и делает музыку Чайковского особенно человечной и близкой, выстраивая таким образом лестницу - лестницу к вершинам Чайковского и, вообще, к вершинам Духа.
Мы
Ноша Чайковскому выпала огромная. Насколько она оказалась ему по силам? Об этом судить не тем, на чьи плечи не легло и сотой части подобной ноши. Но почему так велико стремление и у нас, и за границей принизить эту славу России? Почему так легко подхватываются и так широко распространяются самые нелепые фантазии? Почему, вместо того, чтобы в упоении слушать, скажем, ту же Патетическую симфонию, такое множество людей предпочитает даже не рыться в грязном белье, а своей фантазией пачкать белье вполне чистое? Все эти вопросы, конечно, не имеют непосредственного отношения к самому Петру Ильичу Чайковскому. Но они имеют самое непосредственное отношение к нам: рассматривая себя в зеркале нашего отношения к Чайковскому, мы можем открыть немало собственных уродств.
Конечно, все "альтернативные биографии" Чайковского шиты белыми нитками: когда хочется что-то доказать, всегда найдется достаточно возможностей надергать фраз из переписки, воспоминаний и дневников, которые допускают неоднозначное толкование. (Трудно там найти как раз однозначно интерпретируемые фразы.) А дальше уже дело техники: любую мужскую дружбу ничего не стоит превратить в гомосексуальную связь, любое самобичевание - в страдания по поводу гомосексуализма. И так далее. Играет здесь свою роль, конечно, и духовная глухота таких "чайковсковедов" - они просто не слышат разницы между "Какой я плохой!" и "Какой ты противный!".
Я не случайно просил вас запомнить свою влюбленность в Чайковского, а также мое сообщение о чудесной ночи, которую я провел с музыковедом. Как способны оживить фантазию подобные признания! И как далеко может эта фантазия унести! Но должен вас разочаровать. Чувство мое к Чайковскому хотя и сильно, но абсолютно не чувственно. Что же касается чудной ночи с музыковедом, то, во-первых, музыковедом была девушка, а во-вторых, этой чудной ночью мы большой компанией, в которую (сообщаю специально для тех, кому особенно обидно такое надругательство над его воображением) входил и возлюбленный музыковеда (мужчина, мужчина - это все для тех же фантазеров), просто катались на лодках. И все. Извините.
Вот так же и аргументы "желтых биографов" Чайковского напоминают мне старый анекдот про психиатрическое освидетельствование сексуального маньяка, который сначала на вопрос врача, что изображают картинки, на которых нарисованы маленький квадрат внутри большого квадрата и маленький треугольник внутри большого треугольника, ответил, что это квадратная и треугольная комнаты с, соответственно, квадратной и треугольной кроватями, на которых занимаются любовью, а после предъявления третьей картинки с маленьким кругом в середине большого круга спросил врача: "Доктор, вы что - сексуальный маньяк?". Человек, "зацикленный" на проблеме, будет видеть эту проблему повсюду - и там, где она есть, но гораздо чаще там, где ее нет.
Почему все эти "желто-голубые теории" оказываются такими живучими? Тут есть разные причины. Во-первых, в мире есть круги, которые не прочь принизить русскую Вершину и готовые выступать меценатами для подобных "биографов". Во-вторых, движение гомосексуалистов само по себе весьма мощное. (Здесь вряд ли место разбирать причины его силы, и я ограничусь только коротким замечанием: дискредитируя своих политических союзников - "либералов", "антиглобалистов", "социалистов", "гуманистов" и т.д. - гомосексуальное движение объективно работает на руку своим противникам, которым гораздо приятней видеть, например, антиглобалистов под радужными знаменами гомосексуалистов, а не под красными знаменами коммунистов.) И понятно, что голоса гомосексуалистов звучат в сегодняшнем мире куда громче голосов почитателей и пропагандистов русской музыки.
Но все это - только часть причин успеха желтых биографов Чайковского. И часть эта, наверное, не самая главная. А самая главная - то, что "пипл хавает". Самая главная - в нас самих. В том, что нам приятней замазать грязью великого, чтобы сделать его своей ровней, чем самим попытаться стать великими. Все дело в нашей неспособности, а точнее, малой способности, и главное - малом, недостаточном желании упиваться гармонией, и в нашей большой готовности валяться в грязи. В зеркале музыки Чайковского мы могли бы увидеть белоснежные вершины наших душ. Мы же предпочитаем похрюкивать в навозных лужах, которые заботливо подготовлены для нас мастерами желтизны, а самые грязные уголки себя заботливо оберегать от посягательства веника или, не дай бог, швабры.