Главная

"Россия в Мире"

"Русская правда", оглавление

"Партстройка"

Пишите

 

Александр  Балтин

 

ИЗ  НЕДР  ПАМЯТИ, фрагменты

 

6

 

Темноватая  Рига, мерцающая  узлами  небольших  площадей, чья  мощёная  поверхность  вызывала  средневековые  ассоциации; Рига, стремящаяся  вверх  шпилями  соборов, доступных  птицам, но  пугающим  взгляд  ребёнка; Рига, одарившая  органным  концертом  в  Домском  соборе.

Готический  тяжёлый  полумрак, картины  в  нишах, чьи  религиозные  темы  пугают (всё-таки  СССР – давящая  плита  атеизма), скамьи, уходящие  в  волны  таинственной  полутьмы. Высокий, его  почти  и  не  видно – наверно, великолепно  украшенный  орган. Рассаживающиеся  слушатели.

Медленная  густота  звука! Одна, стержневая  тема, вокруг  которой  властно, мерно, плавно  разворачивается  неспешное  действо  звуков. И – будто  пропадают  стены, и  своды  теряют  власть, и  только – выше, выше – доплеснуть  до  самого  неба – текут, переливаются  звуковолны.

Кажется, органист  выходил  на  поклон, но  это  обязательно-заурядное  действо  не  нарушило  гармонии, подаренной  органом.

 

11

 

Жёлтая  маршрутка  ждала  у  подъезда  калужского  пятиэтажного  дома. Снег  в  свете  фар  тоже  казался  жёлтым, а под  фонарями  тающие  снежинки  отливали  весёлой  детской  тайной. – Это  мой  муж, Саша, - сказала  женщина, представляя  его шофёру. Муж  был  слегка  поддат, и  всё  вокруг  казалось  ему  радостным. – Ну, поехали. Крещенская  ночь, ехали  на  источник, в  местечко  со  странным  названием  Дворцы. Город, ночной, прекрасный  валил  в  стёкла  чёрными  провалами  дворов, жёлтыми  огнями, пёстрыми  новогодними  гирляндами – праздник  хотелось  продлить. Останавливались  несколько  раз, собирая  людей, знакомились, музыка  играла…Пошли  леса, стало  темно, потом  въехали  в  посёлок, остановились, у  разных  машин  теснились  люди. Источник  лежал  в  низине, мерцая  живым  антрацитом. Шли  гуськом, звёздная  бездна  черно  синела  над  ними. В  белой опушке  вода, горят  церковные  свечи, люди  ждут  двенадцати. Кто-то  закуривает, синея, дым  тянется  в  тёмный  пласт  неба. – Пора, и  кто-то, ухая, бухается  в  воду; наполняются  бутыли, и  тёмный  лес  глядит  едва  ли  враждебно…У  машины  начинают  выпивать, у  кого  фляжка  коньяка, у  другого  бутыль  горилки, хлеб, порезанная  ветчина. Обратный  путь, сдобренный  алкоголем. Детско-взрослое  счастье.

 

12

НЕ  ГРУСТИ, РЫЖИЙ

 

Купольная  высота  детства!

Шаровой  полёт, ажурное  сквожение  циркового  купола!

Ребёнок  замирает – а  вдруг  сорвётся  гимнаст? Но  нет, всей  силой  гладкого, мощного  тела  он отрицает  падение, и  лёгкий  высверк  серебрящейся  трапеции  подхватывает  его, и  букеты  аплодисментов  летят  снизу, сверкая  цветами  эмоций.

Весело  ль  рыжему? Ярко-красный  нос, фальстафово  пузо, свекольные  щёки. Жёсткие  щелчки  шуток, оболочка  смеха, начинённая  гипертонией, ссорами  с  женой, руганью  с  сыном…

Смейтесь  детки – жить  будете  потом.

Ладная  слитность  икарийских  игр. Взлетают  тугие  тела  юношей; тело  гимнаста, превращённое  в  колесо  обилием  движений, слаженность  перебросов, мельница  красного, серебристого  цветов.

Униформисты  устанавливают  клетки.

Вы  не боитесь  тигров?

Крупные  тела, переливаясь  оранжевыми  искрами, как  бы  разбрызгивают  вокруг  себя  мощь. Резко  распахнутая  пасть, оснащённая  страшными  остриями – не  глотай  меня, бездна!

Грация  гигантских  кошек, точный  и  выверенный  зигзаг  прыжка. Благородный  рисунок  лап…

Силовой  гимнаст  жонглирует  огромными  шарами, как  модный  философ-пустобрёх  идеями.

Комки  бицепсов, туго  надутые  трапециевидные  мышцы, и  улыбка – улыбка  лёгкая, как  бабочка – оторвётся, взлетит…

Атлет, удерживающий  на плечах  пирамиду – нечто  античное, родственник  Атланта  что  ли?

Снова  хлёсткие  шутки  рыжего.

И  вот  по  бортику  быстро-быстро  бегут  пудельки – белые, фигурно  подстриженные, милые.

Банальность  умиленья.

Банальность  радости.

Вся  жизнь – преодоление  банальности.

Не  грусти, рыжий!

 

 

Из цикла «ЯНТАРНЫЕ  КРОХИ»

 

1

 

Садился  в  угол  между  креслом  и  шкафом. Пальцем  водил  по  закруглённой  филёнке. В  школу  отказывался  ходить – зачем? Ночью  лежал  без  сна, и, глядя  в потолок, представлял  провалы  с  какой-то  чёрной  солью, звёзды, раскрошенные  в  мелкий  порошок.

– Сильнейший  нервный  срыв, - сказал  психиатр, после  того, как  он  отказался  отвечать  на  его  вопросы.(Он – это  я, что, естественно, неважно).  – Разумеется, - продолжал  чёрный  как  грач  с  подвижными  глазами  доктор, - я  подберу  лекарства, но  важнее  найти  доктора, с  которым  сложится  психологический  контакт.

И  вот – подмосковная  станция  в  чехлах  снегов. Чехлы  эти  кипенные с  изумрудными  высверками, и  пушистые  звёзды  разнообразных  огней  никакие  мистические  зубы  не  стремятся  превратить  в  пищу  для драконьего  желудка. Снег  скрипит.

В  одной  из  хрущоб, в  стандартной  узкой  и  утлой  квартирке  тесно  от  книг. – Ну? – доброжелательное «Ну»  старого  доктора  с  глазами  навыкате  и  клочьями  белых  волос  вкруг  могучего  черепа.

Сначала  они  говорят  с  мамой, а  меня  жена  доктора  поит  чаем. И  варенье  отливает  янтарём. Но  я  ещё  не  знаю  об  янтарных  шатрах, садами  висящих  где-то  над нами – там, выше  чёрного, отполированного  неба, которого  не  видно  за  окном.

И  вот  мы  сидим  в  комнатке  доктора, где  плавно, ленивыми  рыбами  плавает  дым  от  ядовитого  беломора.

Плафон  лампы  напоминает  красный  платок, застывший  пару  мгновений  назад. Стеллажи  и  полки  представляют  собой  сложное  архитектурное  сооружение, которое  вызывает   радостное  узнаванье (у  меня  дома  так же!).

– Ну, – и  слово  приветливо, кругло  падает, присоединяясь  шариком  к  рыбам  из  дыма. – Что  же  ты  любишь  из  книг?

И  здесь  из  меня  полезло, заструилось,  цепляясь  и  путаясь, отливая    золотом,   мерцая  болотной  водой, переливаясь  вспышками  как…как…как  я  люблю  литературу, как  я  вливаюсь  в  неё, соединяюсь  с  нею, как…как…

Не  знаю, жив  ли  сейчас  добрый, милый, патриархальный  доктор.

 

5

 

Нездорово-яркие, черезмерно  пёстрые  обложки  детективов.

Видел  раз  лес  возле  Чернобыли (по  телевизору, конечно) – ненормальные  ядовитые  цвета.

Или  обложки  непроизвольно  предупреждают  об  опасности  содержания?

 

7

 

Детство – будто  взгляд  в  закопчённое  стекло, через  маленький, протёртый  пальцем  кружочек.

По  мере  взросления  копоть  очищается  довольно  легко, но  за  этим   стеклом  тоже, что  было  всегда.

Отсутствие  умения  видеть.

 

13

 

Ягоды. Медленное  накопление  сока. Гроздья  красной  смородины – как  ювелирные  изделия. Сложноструктурная  малина. Волосатые, светящиеся  изнутри, продолговатые  ягоды  крыжовника.

Ягоды  смысла.

Сочный  земной  виноград – бледная  тень  винограда  духовного.

 

 

КАПЛИ  ЖИЗНИ

 

1

 

Толстый  коричневый  пакет. На  нём  рукою  отца  написано – Весь  мир. Яркая  праздничность  видовых  открыток. В  основном – бывшие  соцстраны, но  есть  немного  Италии, Англии, Франции. Сверкает  оранжевая, выгоревшая  на  солнце  черепица. Неведомые  озёра  отливают  белой  сталью  и  небесной  синевой. Лестницы – белые  и  тёмные – шарят  по  городу, как  руки.

Волшебный  фонарь. Мистические  скрипки  ассоциаций.

Ощущение – можно  войти  вот  в  эту, к  примеру, улицу, двинуться  вдоль  домов, заглянуть  в  пещероподобное  кафе.

Мир  отражается  в  загадочных  лабиринтах  мечты.

 

2

 

– Но  я  не  сказал  тебе, что  корабль  из  Афин  прибыл. – Блик  на  крутой  лысине  Сократа. Хитроватый, цепкий  прищур  глаз. – Знаешь, Сократ, мне  вспомнилось, как  ты  плясал  пьяный. Пьяный, днём, посреди  площади. Тебе  бы  следовало  побольше  плясать, и  поменьше  разговаривать. – Сократ  ничего  не  отвечает. Чаша  вина  не  страшит  его – чётко  знающего, что  сам  человек  мало  что  определяет  на  белом  свете.

 

3

 

Старый, массивный, напоминающий  древний  саркофаг  буфет. Вместо  посуды  в  нём  книги, и  дверцы  скрипят, обнажая  литературные  недра. Буфет  весь  в  резьбе – стилизованные  виноградные  листья  текут, соплетаются  в  своеобразной  готике. Треугольная  вершина  увенчана  совиной  головой. В  пандан  буфету – книжный  шкаф: высокий, мудро  поблёскивающий  стёклами  дверей, как  очками. Целый  фронтон  наверху. Шапка  узоров.

Есть  ещё  похожее  зеркало  в  коридоре – отполированный  омут  стекла, медленно  вбирающий  реальность.

Золотистые  колосья  по бокам.

Старая  жизнь.

 

4

 

Модные  узкие  очки. Надел – и  половина  мира  срезана.

Спускаясь  по  лестнице  не  вижу  ступеней. Туман  плывёт  где-то  снизу  и  сбоку.

Напрягаются  глаза.

Ошибочная  покупка.

 

5

 

В  старом, многоквартирном, многоэтажном  доме  жила  с  матерью. Две  большие  комнаты, высоченные  потолки, сквозной, тёмный  и  таинственный  коридор. Зелёные  пятна  цветов.

Потрескавшиеся  подоконники  и  снующие  тут  и  там  рыжие  муравьи.

Ребёнком  меня  оставляли  у  неё, и  я  разглядывал  старые, пожелтевшие, ветхие  книги – Библейскую  историю, Брема.

Её  старуха  мать  рассказывала  мне  сказки.

На  Пасху  в  СССР  они  пекли  куличи  в  форме  агнца – скупо  поблёскивающая  металлическая  форма  фокусировала  на  себе  детское  внимание. Красили  яйца – так, чтобы  каждому  знакомому досталось  яйцо  с  символом  его  увлечения.

Мать  умерла  раньше  её.

А  у  неё – женщины, у  которой  меня  оставляли  ребёнком  и  которую  любили  все – диагносцировали  рак.

Я  этого  не знал, да  и  едва  ли  бы  понял, что  такое  рак.

Однажды  на  балконе  у  нас  дома  один  из  знакомых  поинтересовался:

-Как  Галю  похоронили? Нормально?

  что, тётя  Галя  умерла? – спросил  я.

-Да, - ответила  мама  сразу – и  мне  и  тому  знакомому.

Стена  слёз. Солёное  ядовитое  мерцанье.

Теперь  даже  лицо  её  плохо  помню.

 

6

 

Метро  ярко, пестро, всегда  многолюдно. Сверкая  очами  фар, налетает гудящий  дракон. Не  бойся, маленький, это  поезд.

В  час  пик, в  жару, в  духоту – почувствуйте, люди, мы – едины! – пропитайтесь  любовью  друг  к  другу.

Станции, переходы, сиянье  мрамора, его  прожилки, блики, огни…

Бульдогомордые  трамваи, особенно  в  центре  Москвы, кажутся  милыми, домашними, ручными.

Троллейбусы  едва  ползут – как  гигантские  улитки, иногда  роняют  рога.

Эффект  дежавю – ложной  памяти – всё, что  происходит  уже  было  когда-то.

Городской  транспорт, отдающий  порою  трагедией…

 

7

 

Жара  расплавила  воздух, и  он  течёт, густо  переливаясь, помаргивая  иллюзорными  огнями. Мягчает  асфальт, кажется  почему-то, что  мягкость  эта  связана  с  оранжевыми  всполохами  света.

Люди  сейчас – как  рыбы  на  берегу. Дышать  тяжело, и, мнится, потеют  даже  деревья. Жёлтый  и  тоже  какой-то  расплавленный  солнечный  свет  каплями  стекает  с  листвы, густо  падает  на  землю. Золотые  шары.

В  лесопарке  мерцают  зеленовато-чёрные  пруды, вокруг  них  тесно  от  тел – загорелых  и  белых, молодых  и  не  очень; и  стекло  воды  бьётся  брызгами, летит, сверкает. Лают  собаки.

Звучит  волейбол.

А  рядом – город: душный, в  мареве  зноя, плывёт  суммой  движений, рекламных щитов, зданий…

 

8

 

Маленький, серый, забавный  паучок, живущий  в  ванной. Живущий – сильно  сказано: то  появляющийся, то  исчезающий – всегда  неожиданно, спонтанно.

Когда  вижу  его  по  утрам, непроизвольная  улыбка  трогает  губы. Я  зову  его  Кузей.

К  нему  можно  обратиться, и  кажется, он  реагирует  на  звук  голоса (чего, конечно, не  может  быть, впрочем…кто  знает?), и  быстро-быстро  перебирая  лапками  спешит  куда-то. Куда? Не  туда  ли, где  спрятан  ответ?

Вдвоём  веселей.

 

9

 

Из-за  деревьев  видны  массивы  театра  Армии; здание  переогромлено, и  отдаёт  Вавилоном – его  строеньями, как  представляешь  их.

Екатерининский  парк. Чернеет  гладко  пруд; лодочная  станция  у  одного  из  берегов, и  желающие  берут  напрокат  лодки, но  интереснее – кормить  уток  хлебом: тотчас  изо  всех  уголков  пруда  спешат  они, хлопоча, боясь  опоздать. Драгоценно  переливаются  шеи  селезней.

Что  за  маленький  павильон? Всегда  закрытый – неизвестно  его  предназначение.

Ракушка  летней  эстрады, и  ряды  скамеек – но  никогда  не  видал  здесь  ни  одного  выступления.

Вперёд! А  куда  вперёд? В  музей  вооруженных  сил  что  ли? Перед  ним  целые  сады  гаубиц, танков, танкеток.

Зелень  главное. Через  неё  тихо, влажно, легко, свободно  течёт, переливаясь, искрясь, играя,  воздух  детства…

 

10

 

Муж  пошёл  провожать  гостей, а  она  мыла  посуду. Летний  вечер  был  прозрачен  и  душист.

Старая-старая  певица, прописавшая  молодую  родственницу  в  своей  квартире, прилегла  отдохнуть.

Хорошее  настроение  молодой  женщины  сменилось  резким  внезапным  напряжением. Нечто  лопнуло  в  пространстве  квартиры. Тяжёлая  густая  масса  текла  молодой  женщине  в  мозг.

Со  страхом, осторожно  она  зашла  в  комнату  певицы.

С  открытыми, не  видящими  глазами  та  лежала  на  кровати – мёртвая  уже, и  как  будто  что-то  чувствовалось, вибрировало  в  воздухе.

Душа?

 

11

 

Ощущенья  тела. Ощущение  «я»  в  этом  теле. Если  бы  не  было  зеркал, откуда  бы  люди  знали, как  они  выглядят? Глядя  в  воду, что  ли?

Зеркала – не  только  отражающие, но  и  вбирающие  явь – постоянно, настойчиво. Когда  их  никто  не  видит, что  за  действительность  слоится  в  белом  стекле?

Когда  я  сплю, куда  выходит  «я»  из  привычного  телесного  убежища?

 

Главная

"Россия в Мире"

"Русская правда", оглавление

"Партстройка"

Пишите



Сайт управляется системой uCoz